Неточные совпадения
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь
на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты
посмотри на себя-то,
на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи,
на чьих ты хлебах отъелся, как
боров?
Помада
смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого
бора и видит, как по вершинкам сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней красоте иглистую сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом.
Силен был удар Никиты Романовича. Раздалася пощечина, словно выстрел пищальный; загудел сыр-бор, посыпались листья; бросились звери со всех ног в чащу; вылетели из дупел пучеглазые совы; а мужики, далеко оттоле дравшие лыки,
посмотрели друг
на друга и сказали, дивясь...
Пришелец еще несколько секунд
смотрел в это лицо… Несмотря
на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что
на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий
бор по сторонам дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
— Ведь добро бы мужик хворый был, — с тою же живостью и теми же жестами продолжала Арина: — а то ведь только
смотреть на него, ведь словно
боров с мельницы раздулся.
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго
смотрели, как атаман шел с Охоней
на гору, которая поднималась сейчас за обителью и вся поросла густым
бором. Через час атаман вернулся, сел
на коня и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
И действительно смешно, должно быть, было
смотреть, как по двору быстро мечутся туши розового жира, а вслед им бегают, орут, размахивая руками, тощие двуногие, напудренные мучной пылью, в грязных лохмотьях, в опорках
на босую ногу, — бегают и падают или, ухватив
борова за ногу, — влачатся по двору.
…Я стою в сенях и, сквозь щель,
смотрю во двор: среди двора
на ящике сидит, оголив ноги, мой хозяин, у него в подоле рубахи десятка два булок. Четыре огромных йоркширских
борова, хрюкая, трутся около него, тычут мордами в колени ему, — он сует булки в красные пасти, хлопает свиней по жирным розовым бокам и отечески ласково ворчит пониженным, незнакомым мне голосом...
— Неси, знай, чудак-человек! Что ты слов не понимаешь? Говорю: выправляется, — ну, значит, шевелится. Эта необразованность твоя,
смотри, до греха тебя может довести… Жив! Разве можно про мёртвый труп говорить такие речи? Это, брат, бунт… Понимаешь? Молчи, никому ни слова насчёт того, что они шевелятся, — они все так. А то свинья —
борову, а
боров — всему городу, ну и бунт — живых хоронят! Придёт сюда народ и разнесёт нас вдребезги. И тебе будет
на калачи. Понял? Сваливай налево.
Правеж чернобылью порос, от бани следов не осталось, после Нифонтова пожара Миршень давно обстроилась и потом еще не один раз после пожаров перестраивалась, но до сих пор кто из церкви ни пойдет, кто с базару ни
посмотрит, кто ни глянет из ворот, у всякого что бельмы
на глазах за речкой Орехово поле, под селом Рязановы пожни, а по краю небосклона Тимохин
бор.
— Мне сегодня ночью снилось. Вхожу я к твоей матери
на балкон. Ты сидишь с нею. Когда я вошла, вы замолчали, ты вышел. А она странно взглянула
на меня и говорит: «Мне нужно с тобою поговорить», и
смотрит так серьезно!.. «
Боре очень тяжело жить с тобою. Все, что ты ни скажешь, все так банально, неинтересно. Все его так раздражает… Неужели ты сама не чувствуешь, что ты ему не пара?» И во сне мне так тяжело стало, так обидно, обидно… Я проснулась и плачу… Зачем, зачем ты мне этого прямо сам не сказал?
—
Посмотри, братец, — говорил один, —
на первой картине немец в трехугольной шляпенке, в изодранном кафтанишке, худой, как спичка, бредет со скребницей и щеткой в руке, а
на последней картине разжирел, аки
боров; щеки у него словно пышки с очага; едет
на бурой кобылке,
на золотом чепраке, и бьет всех направо и налево обухом.