Неточные совпадения
А кстати: выводя в «Записках» это «новое лицо» на сцену (то есть я говорю про Версилова), приведу вкратце его формулярный список, ничего, впрочем, не означающий. Я это, чтобы было
понятнее читателю и так как не предвижу, куда бы мог приткнуть этот список в дальнейшем течении
рассказа.
Как же мне было признаться, как сказать Р. в январе, что я ошибся в августе, говоря ей о своей любви. Как она могла поверить в истину моего
рассказа — новая любовь была бы
понятнее, измена — проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить в борьбу с настоящим, как могла струя другой любви пройти через этот горн и выйти больше сознанной и сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Несколько раз мать перерывала мой
рассказ; глаза ее блестели, бледное ее лицо вспыхивало румянцем, и прерывающимся от волнения голосом начинала она говорить моему отцу не совсем
понятные мне слова; но отец всякий раз останавливал ее знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради бога, пожалей Сережу.
Это был странный
рассказ о таинственных, даже едва
понятных отношениях выжившего из ума старика с его маленькой внучкой, уже понимавшей его, уже понимавшей, несмотря на свое детство, многое из того, до чего не развивается иной в целые годы своей обеспеченной и гладкой жизни.
Я выбрал форму
рассказов, потому что она
понятнее.
Я говорил, тщательно обдумывая слова, так что заметное напряжение Биче при моем
рассказе, вызванное вполне
понятными опасениями, осталось напрасным.
И хоть не звучало в
рассказе отца того, чем были богаты сказки тетки Анфисы, но зато было в них что-то новое — более ясное и
понятное, чем в сказках, и не менее интересное.
— По-моему, — продолжала Бодростина, — самое типичное, верное и самое
понятное мне лицо во всем этом
рассказе — старик Поталеев. В нем нет ничего натянуто-выспренного и болезненно-мистического, это человек с плотью и кровью, со страстями и… некрасив немножко, так что даже бабы его пугались. Но эта Летушка все-таки глупа; многие бы позавидовали ее счастию, хотя ненадолго, но…
Да простят мне дорогие читатели то небольшое историческое отступление от нити
рассказа, необходимое для того, чтобы определить настроение русского царя и народа после несчастного окончания войны и невыгодного мира с Польшею, заключенного с потерею многих областей. Взамен этих областей, к
понятной радости царя и народа, явилось целое Царство сибирское, завоеванное Ермаком Тимофеевичем, подвигнутым на это славное дело ожиданием царского прощения и любовью к Ксении Яковлевне Строгановой!
Чтобы
рассказ стал, наконец,
понятным, — надо нескромно раскрыть ее.