Неточные совпадения
Он
помнил только его
лицо, как
помнил все
лица, которые он когда-либо видел, но он
помнил тоже, что это было одно из
лиц, отложенных в его воображении в огромный отдел фальшиво-значительных и бедных по выражению.
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто
помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На
лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
И он старался вспомнить ее такою, какою она была тогда, когда он в первый раз встретил ее тоже на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею и дающею счастье, а не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты с нею; но эти минуты были навсегда отравлены. Он
помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому ненужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал чувствовать боль зуба, и рыдания искривили его
лицо.
Детскость выражения ее
лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо
помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Прежде он
помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его
лицо изо всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя на цепочку часов отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.
Однако она
помнила, что Анна, золовка, была жена одного из важнейших
лиц в Петербурге и петербургская grande dame.
Я очень хорошо
помню, как раз за обедом — мне было тогда шесть лет — говорили о моей наружности, как maman старалась найти что-нибудь хорошее в моем
лице, говорила, что у меня умные глаза, приятная улыбка, и, наконец, уступая доводам отца и очевидности, принуждена была сознаться, что я дурен; и потом, когда я благодарил ее за обед, потрепала меня по щеке и сказала...
—
Помню, батюшка, очень хорошо
помню, что вы были, — отчетливо проговорила старушка, по-прежнему не отводя своих вопрошающих глаз от его
лица.
— Ну да, ясно
помню; из тысячи узнаю, я памятлив на
лица.
Клим не
помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх
лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о подушку и рычала...
Самгин догадался, что пред ним человек, который любит пошутить, шутит он, конечно, грубо, даже — зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе, с улыбками заглядывали в его усатое
лицо, а он, видимо, придумывая что-то,
мял папиросу губами, шаркал по земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
На
лице, сильно похудевшем, сердито шевелился красный, распухший носик, раздраженно поблескивали глаза, они стали светлее, холодней и уже не так судорожно бегали, как это
помнил Клим.
Самгин видел, что
лицо хозяина налилось кровью, белки выкатились, красные пальцы яростно
мнут салфетку, и ему подумалось, что все это может кончиться припадком пьяного буйства, даже параличом. Притворяясь заинтересованным, он спросил...
— Не кокетничай, — посоветовал Макаров, а косоглазый крепко
мял руку Самгина, говоря с усмешечкой на суздальском
лице...
— Кстати, о девочках, — болтал Тагильский, сняв шляпу, обмахивая ею
лицо свое. — На днях я был в компании с товарищем прокурора — Кучиным, Кичиным?
Помните керосиновый скандал с девицей Ветровой, — сожгла себя в тюрьме, — скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он — не ветреник.
Говоря это, он
мял пальцами подбородок и смотрел в
лицо Самгина с тем напряжением, за которым чувствуется, что человек думает не о том, на что смотрит. Зрачки его потемнели.
— Я его
помню: толстый, без шеи, голова прямо из плеч растет,
лицо красное, как разрезанный арбуз, и точно татуировано, в черных пятнышках, он был обожжен, что-то взорвалось, сожгло ему брови.
Жутко было слышать его тяжелые вздохи и слова, которыми он захлебывался. Правой рукой он
мял щеку, красные пальцы дергали волосы,
лицо его вспухало, опадало, голубенькие зрачки точно растаяли в молоке белков. Он был жалок, противен, но — гораздо более — страшен.
— Неузнаваем. Нашла по сапогам и перстню,
помните? — Сердоликовый? Ужас.
Лица — нет…
Самгин
помнил его
лицо круглым, освещенным здоровым румянцем, теперь оно вытянулось, нижняя челюсть как будто стала тяжелей, нос — больше, кожа обветрела, побурела, а глаза, прежде спокойно внимательные, теперь освещались усталой, небрежной и иронической улыбкой.
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал. Не желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов. Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой людей, — он очень хорошо
помнил, каковы фигуры и
лица рабочих, он достаточно много видел демонстраций в Москве, видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая
помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым
лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
Освобождать
лицо из крепких ее ладоней не хотелось, хотя было неудобно сидеть, выгнув шею, и необыкновенно смущал блеск ее глаз. Ни одна из женщин не обращалась с ним так, и он не
помнил, смотрела ли на него когда-либо Варвара таким волнующим взглядом. Она отняла руки от
лица его, села рядом и, поправив прическу свою, повторила...
Бальзаминова. Да ты
помнишь ли в
лицо ту даму, которую видел во сне-то?
Бальзаминов.
Помню, маменька; как сейчас гляжу:
лицо такое, знаете, снисходительное…
Он долго стоял и, закрыв глаза, переносился в детство,
помнил, что подле него сиживала мать, вспоминал ее
лицо и задумчивое сияние глаз, когда она глядела на картину…
— Ничего я не
помню и не знаю, но только что-то осталось от вашего
лица у меня в сердце на всю жизнь, и, кроме того, осталось знание, что вы моя мать.
Его глаза сверкали — это я ясно
помню. В
лице его я не заметил чего-нибудь вроде чистой жалости, слез — плакали лишь мама, Лиза да Лукерья. Напротив, и это я очень хорошо запомнил, в
лице его поражало какое-то необыкновенное возбуждение, почти восторг. Я побежал за Татьяной Павловной.
Я запомнил себя в комнате Версилова, на его диване;
помню вокруг меня
лица Версилова, мамы, Лизы,
помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня.
Я лежал
лицом к стене и вдруг в углу увидел яркое, светлое пятно заходящего солнца, то самое пятно, которое я с таким проклятием ожидал давеча, и вот
помню, вся душа моя как бы взыграла и как бы новый свет проник в мое сердце.
Я
помню, как с испугом увидел я тогда его красное, почти багровое
лицо и налившиеся кровью глаза.
И я опять заговорил. Я весь как бы летел. Меня как бы что-то толкало. Я никогда, никогда так не говорил с нею, а всегда робел. Я и теперь робел ужасно, но говорил;
помню, я заговорил о ее
лице.
— Друг ты мой, мне слишком приятно от тебя слышать… такие чувства… Да, я
помню очень, я действительно ждал тогда появления краски в твоем
лице, и если сам поддавал, то, может быть, именно чтоб довести тебя до предела…
Девочка некоторое время слушала и спешила-спешила, наклонив голову и закрывшись вуалем, боясь и трепеща, но вдруг остановилась, откинула вуаль с своего очень недурного, сколько
помню, но худенького
лица и с сверкающими глазами крикнула нам...
— Что? Как! — вскричал я, и вдруг мои ноги ослабели, и я бессильно опустился на диван. Он мне сам говорил потом, что я побледнел буквально как платок. Ум замешался во мне.
Помню, мы все смотрели молча друг другу в
лицо. Как будто испуг прошел по его
лицу; он вдруг наклонился, схватил меня за плечи и стал меня поддерживать. Я слишком
помню его неподвижную улыбку; в ней были недоверчивость и удивление. Да, он никак не ожидал такого эффекта своих слов, потому что был убежден в моей виновности.
Они сидели друг против друга за тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я мог вполне видеть их
лица. Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я пришел уже к начатому разговору, а потому некоторое время ничего не понимал.
Помню, она вдруг спросила...
И вот,
помню, в
лице его вдруг мелькнула его обычная складка — как бы грусти и насмешки вместе, столь мне знакомая. Он скрепился и как бы с некоторою натугою начал.
— Дайте ему в щеку! Дайте ему в щеку! — прокричала Татьяна Павловна, а так как Катерина Николаевна хоть и смотрела на меня (я
помню все до черточки), не сводя глаз, но не двигалась с места, то Татьяна Павловна, еще мгновение, и наверно бы сама исполнила свой совет, так что я невольно поднял руку, чтоб защитить
лицо; вот из-за этого-то движения ей и показалось, что я сам замахиваюсь.
Вот барон Крюднер, напротив, ничего не
помнил, ни местности, ни
лиц, и тоже никогда не смотрел вперед.
В этом предстояло немалое затруднение: всех главных
лиц мы знали по имени, а прочих нет; их
помнили только в
лицо; оттого в списке у нас они значились под именами: косого, тощего, рябого, колченогого, а другие носили название некоторых наших земляков, на которых походили.
Молодой человек держал в руках бумажку, и, очевидно, не зная, что ему делать, c сердитым
лицом перегибал и
мял ее.
Бахарев вышел из кабинета Ляховского с красным
лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо
помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
— Будем
помнить и
лицо его, и платье его, и бедненькие сапожки его, и гробик его, и несчастного грешного отца его, и о том, как он смело один восстал на весь класс за него!
Председатель был плотный, коренастый человек, ниже среднего роста, с геморроидальным
лицом, лет пятидесяти, с темными с проседью волосами, коротко обстриженными, и в красной ленте — не
помню уж какого ордена.
Лицо его выражало уже совершившееся, уже безвозвратное отчаяние, и он как-то тихо замолк, сидел и как будто себя не
помнил.
— Да я и
помнить об ней забыл, — презрительно усмехнулся Смердяков и вдруг опять, оборотя
лицо к Ивану, уставился на него с каким-то исступленно-ненавистным взглядом, тем самым взглядом, каким глядел на него в то свидание, месяц назад.
Он
помнил, что выхватил из кармана свой белый новый платок, которым запасся, идя к Хохлаковой, и приложил к голове старика, бессмысленно стараясь оттереть кровь со лба и с
лица.
«Господа присяжные заседатели, вы
помните ту страшную ночь, о которой так много еще сегодня говорили, когда сын, через забор, проник в дом отца и стал наконец
лицом к
лицу с своим, родившим его, врагом и обидчиком.
В тот же день вернулся я с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кёльн.
Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими улицами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был позабыть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье.
Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то; а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
Живо
помню я эту Татьяну,
помню ее высокую стройную фигуру, ее благообразное, строгое, умное
лицо, с большими темными глазами.