Неточные совпадения
Велико было всеобщее изумление, когда вдруг, посреди чистого
поля, аманаты [Амана́ты (арабск.) — заложники.]
крикнули: здеся!
Кучер остановил четверню и оглянулся направо, на ржаное
поле, на котором у телеги сидели мужики. Конторщик хотел было соскочить, но потом раздумал и повелительно
крикнул на мужика, маня его к себе. Ветерок, который был на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из мужиков поднялся и пошел к коляске.
В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на
полу. «Экий бес-девка!» —
закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая.
— Все согласны! —
закричала толпа, и от крику долго гремело все
поле.
Таких коней я давно хотел достать!» И выгнал коней далеко в
поле,
крича стоявшим козакам перенять их.
Завернутые
полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом и
кричал — но что?
—
Поля! —
крикнула Катерина Ивановна, — беги к Соне, скорее. Если не застанешь дома, все равно, скажи, что отца лошади раздавили и чтоб она тотчас же шла сюда… как воротится. Скорей,
Поля! На, закройся платком!
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об
пол. Спавший на
полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал,
закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна, как лист.
— Нет, вы вот что сообразите, —
закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы одного
поля ягоды?
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, — когда я… ах, когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу,
Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо; вот взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! —
крикнула она надрываясь…)…
Большой собравшися гурьбой,
Медведя звери изловили;
На чистом
поле задавили —
И делят меж собой,
Кто что́ себе достанет.
А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.
«Ба, ты, косой»,
Кричат ему: «пожаловал отколе?
Тебя никто на ловле не видал». —
«Вот, братцы!» Заяц отвечал:
«Да из лесу-то кто ж, — всё я его пугал
И к вам поставил прямо в
полеСердечного дружка?»
Такое хвастовство хоть слишком было явно,
Но показалось так забавно,
Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.
Запущенный под облака,
Бумажный Змей, приметя свысока
В долине мотылька,
«Поверишь ли!»
кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;
Признайся, что тебе завидно
Смотреть на мой высокий столь
полёт». —
«Завидно? Право, нет!
Напрасно о себе ты много так мечтаешь!
Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.
Такая жизнь, мой свет,
От счастия весьма далёко;
А я, хоть, правда, невысоко,
Зато лечу,
Куда хочу;
Да я же так, как ты, в забаву для другого,
Пустого,
Век целый не трещу».
Я взглянул и обмер. На
полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и
закричала. Что тогда со мною стало — не помню.
Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное
поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково
крикнул ей...
— Почему? — повторил студент, взял человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув, выпустил, затем его сильно дернули за
полы пальто, он пошатнулся, едва устоял на ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил человека на землю, свирепо
крикнув...
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно
кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть на
пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но люди падали на
пол все чаще, осталось на ногах десятка два; седой, высокий человек, пошатываясь, встал на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно
закричал...
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на
полу нули, и
кричал скрипучим голосом...
— Это ведь не те, которые живут под
полом, — объяснил он ей, но маленькая подруга его, строптиво топнув ногой,
закричала...
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди
полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди
кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую голову. Люди вставали с
пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал,
кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на
пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от
пола.
Вдруг, как будто над крышей, грохнул выстрел из пушки, — грохнул до того сильно, что оба подскочили, а Лютов, сморщив лицо, уронил шапку на
пол и
крикнул...
— О-осторожней! —
крикнул он, стряхнув книги на
пол, прижимаясь в угол.
Он соскочил на
пол, едва не
закричав от боли, начал одеваться, но снова лег, закутался до подбородка.
— Великое отчаяние, — хрипло
крикнул Дьякон и закашлялся. — Половодью подобен был ход этот по незасеянным, невспаханным
полям. Как слепорожденные, шли, озимя топтали, свое добро. И вот наскакал на них воевода этот, Сенахериб Харьковский…
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно было кашлянуть, ударить каблуком в
пол, уронить книгу и этим напомнить учителю о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин
закричит, как жена доктора...
Дальше
пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть на них; они
кричали ему...
— Самгин? — вопросительно
крикнул он, закрыв глаза, и распростер руки; гитара, упав на
пол, загудела, форточка ответила ей визгом.
Швырнув платок на
пол, доктор
закричал Спивак...
Это она
крикнула потому, что Гогин, подхватив ее под локти, приподнял с
пола и переставил в сторону от Клима, говоря...
Когда Самгин протер запотевшие очки, он увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они сидели и стояли на партах, на
полу, сидели на подоконниках, несколько десятков голосов
кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
Упала на
пол с размаха, тут и
закричала…»
— Украли! Украли! —
кричал я, топоча по
полу и схватив себя за волосы.
— Вот, вот так! — учил он, опускаясь на
пол. — Ай, ай! —
закричал он потом, ища руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило с горы, а он стремительно домчался вплоть до меня… на всегда готовом экипаже. Я только что успел подставить ноги, чтоб он своим ростом и дородством не сокрушил меня.
Однажды в половине мая, когда Привалов, усталый, прибрел с
полей в свой флигелек, Нагибин торопливо догнал его и издали еще
кричал...
Вероятно, оттого что горло заплыло жиром, голос у него изменился, стал тонким и резким. Характер у него тоже изменился: стал тяжелым, раздражительным. Принимая больных, он обыкновенно сердится, нетерпеливо стучит палкой о
пол и
кричит своим неприятным голосом...
«Веселей, Марья, —
кричала она, — не то палкой!» Медведи наконец повалились на
пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся не в прорез всякой публики баб и мужиков.
— Молчать! Не ссориться! Чтобы не было ссор! —
крикнула повелительно Грушенька и стукнула ножкой об
пол. Лицо ее загорелось, глаза засверкали. Только что выпитый стакан сказался. Митя страшно испугался.
Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его,
кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на
пол, ложился, закрывался, и все это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду.
— То-то; Феня, Феня, кофею! —
крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами сегодня гром вышел. Понесла я их к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и не ел. Один пирог так совсем на
пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу оставлю; коли не съешь до вечера, значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому. Что ни приду, так и поссоримся.
— Хожу я и в Курск и подале хожу, как случится. В болотах ночую да в залесьях, в
поле ночую один, во глуши: тут кулички рассвистятся, тут зайцы
кричат, тут селезни стрекочут… По вечеркам замечаю, по утренничкам выслушиваю, по зарям обсыпаю сеткой кусты… Иной соловушко так жалостно поет, сладко… жалостно даже.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на
полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик
кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Кузнечики трещали в порыжелой траве; перепела
кричали как бы нехотя; ястреба плавно носились над
полями и часто останавливались на месте, быстро махая крылами и распустив хвост веером.
«Ну, ну, ну!» — грозно
кричал на него Ермолай, и Сучок карабкался, болтал ногами, прыгал и таки выбирался на более мелкое место, но даже в крайности не решался хвататься за
полу моего сюртука.
С
поля доносилось пофыркиванье лошадей, в лесу ухал филин, и где-то далеко-далеко
кричал сыч-воробей.
— Господа! —
кричал он, — на
поле! — Об артиллерии!
— Вот тебе «ведьма»! вот тебе за «ведьму»! —
кричала она, выталкивая его могучими руками в шею и в спину, так что он ежеминутно рисковал растянуться на
полу и, пожалуй, расшибиться.
— А, скверная баба! —
закричал голова, обтирая
полою лицо и поднявши кнут.
Пели, говорили,
кричали, заливали пивом и водкой
пол — в зале дым коромыслом!
Старший брат в виде короля восседал на высоком стуле, задрапированный пестрым одеялом, или лежал на одре смерти; сестренку, которая во всем этом решительно ничего не понимала, мы сажали у его ног, в виде злодейки Урсулы, а сами, потрясая деревянными саблями, кидали их с презрением на
пол или
кричали дикими голосами...