Сомневались исключительно почти одни только старые студенты, которые уже по трех-четырехлетнему опыту знали, что
польские студенты всегда, за весьма и весьма ничтожными исключениями, избегали общества студентов русских и старались по возможности не иметь с ними никакого общего дела.
Неточные совпадения
—
Студент Каетан Слободзиньский с Волыня, — рекомендовал Розанову Рациборский, — капитан Тарас Никитич Барилочка, — продолжал он, указывая на огромного офицера, — иностранец Вильгельм Райнер и мой дядя, старый офицер бывших
польских войск, Владислав Фомич Ярошиньский. С последним и вы, Арапов, незнакомы: позвольте вас познакомить, — добавил Рациборский и тотчас же пояснил: — Мой дядя соскучился обо мне, не вытерпел, пока я возьму отпуск, и вчера приехал на короткое время в Москву, чтобы повидаться со мною.
Пятеро из людей такого сорта (один не окончивший курса
студент, один вышедший в отставку кавалерийский офицер, один лекарь из малороссиян, один чиновник и один, впоследствии убитый в
польской банде,
студент из поляков) устремились овладеть священнейшею простотою Бенни, чтобы жить поспокойнее на его счет.
Они избегали даже протягивать руку знакомым русским
студентам, тогда как русские (и это могут подтвердить почти все бывшие в университете в промежуток между 1857—1860 годами) неоднократно протягивали
польской партии свои братские объятия, предлагая полное единение и дружеское слияние во имя науки и общих интересов.
В Париже я стал, без особого внешнего побуждения, а прямо по собственному интересу, брать уроки
польского языка у одного эмигранта из бывших московских
студентов.
Ни
студентом, ни женатым писателем с некоторым именем он мне одинаково не нравился. И его дальнейшая карьера показала, на что он был способен, когда стал печатать обличительные романы на"
польскую справу"и, дослужившись до полковничьего чина, стал известен высшим сферам своей патриотической преданностью.
Вторую половину 60-х годов я провел всего больше в Париже, и там в Латинском квартале я и ознакомился с тогдашней очень немногочисленной русской эмиграцией. Она сводилась к кучке молодежи, не больше дюжины, — все «беженцы», имевшие счеты с полицией. Был тут и офицер, побывавший в
польских повстанцах, и просто беглые
студенты за разные истории; были, кажется, два-три индивида, скрывшиеся из-за дел совсем не политических.
Начальство охотно верило тому чего желало, хотя настроение
польской студенческой партии далеко не было специально науко-любознательное, и в одном ночном военном упражнении
студенты этой партии с пальбой пошли на приступ и повалили крестьянский забор.
В то же время на другом краю губернии пропаганда деятельно работала в стенах Горыгорецкого института. В нем воспитывалось много молодых людей не только уроженцев западного края, но и Царства
Польского. Это сосредоточение большого числа
польской молодежи обратило на себя особое внимание эмиграции, и еще задолго до мятежа, около 1858 года, в Горках явилось загадочное лицо, Дымкевич, родом из Вильно, под видом футуруса, т. е. кандидата для поступления в
студенты; но в институт он не поступал и жил в Горках.
С прибытием Дымкевича, в Горках особенно деятельно завертелись умы, и
польское общество
студентов стало резко отделяться от русского.