Неточные совпадения
Когда старик опять встал, помолился и лег тут же под кустом,
положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и
тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло на другую сторону куста и стало доставать его.
Лошадь не успела двинуться, как Вронский гибким и сильным движением стал в стальное, зазубренное стремя и легко, твердо
положил свое сбитое
тело на скрипящее кожей седло.
Все
тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он
положил локти на колена и подпер обеими руками голову.
Кулигин. Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней что хотите!
Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (
Кладет на землю и убегает.)
Сойдя с лестницы, она взяла повара поперек
тела, попыталась поднять его на плечо и — не сладив,
положила под ноги себе. Самгин ушел, подумав...
Клим приподнял голову ее,
положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим
телом. Она лежала на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
На стенах, среди темных квадратиков фотографий и гравюр, появились две мрачные репродукции: одна с картины Беклина — пузырчатые морские чудовища преследуют светловолосую, несколько лысоватую девушку, запутавшуюся в морских волнах, окрашенных в цвет зеленого ликера; другая с картины Штука «Грех» — нагое
тело дородной женщины обвивал толстый змей,
положив на плечо ее свою тупую и глупую голову.
Ротмистр Попов всем
телом качнулся вперед так, что толкнул грудью стол и звякнуло стекло лампы, он
положил руки на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями...
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно
положил свою левую руку на правую — на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во всем
теле и решительно не знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.
Когда еще до свету
положили уготованное к погребению
тело старца во гроб и вынесли его в первую, бывшую приемную комнату, то возник было между находившимися у гроба вопрос: надо ли отворить в комнате окна?
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем
теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и
положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
— Сперва думали — мертвый,
положили в часовню, где два
тела опившихся лежали, а он зашевелился и заговорил.
На третьем или четвертом году после свадьбы отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в одном белье и
положили на снег. Он очнулся, но половина его
тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
— Коли он сечет с навеса, просто сверху
кладет лозу, — ну, тут лежи спокойно, мягко; а ежели он с оттяжкой сечет, — ударит да к себе потянет лозину, чтобы кожу снять, — так и ты виляй
телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!
Однако всем этим желаниям
полагает конец жалкая ограниченность индивидуального бытия, приковывающая меня к ничтожному комку материи, моему
телу, замыкающая меня в душную комнату и предоставляющая мне лишь тесный круг деятельности».
Брат этот скоро переселился в Петербург на службу и держал и сестру и тетку в черном
теле, пока внезапная смерть не
положила предела его поприщу.
Исправнику лошадиную
кладь закатил и сказал, что если он завтра не поедет, то я еду к другому
телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
Эти слова, страстные и повелительные, действовали на Гладышева как гипноз. Он повиновался ей и лег на спину,
положив руки под голову. Она приподнялась немного, облокотилась и,
положив голову на согнутую руку, молча, в слабом полусвете, разглядывала его
тело, такое белое, крепкое, мускулистое, с высокой и широкой грудной клеткой, с стройными ребрами, с узким тазом и с мощными выпуклыми ляжками. Темный загар лица и верхней половины шеи резкой чертой отделялся от белизны плеч и груди.
Люба спала на спине, протянув одну голую руку вдоль
тела, а другую
положив на грудь.
Покорись воле божией:
положи дитя под образа, затепли свечку и дай его ангельской душеньке выйти с покоем из
тела.
Стоя рядом с ним, мать видела глаза, освещенные теплым и ясным светом.
Положив руки на спинку стула, а на них голову свою, он смотрел куда-то далеко, и все
тело его, худое и тонкое, но сильное, казалось, стремится вперед, точно стебель растения к свету солнца.
Рыдания потрясали ее
тело, и, задыхаясь, она
положила голову на койку у ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы, темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
Одной рукой сжимая его руку, он
положил другую на плечо хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком
теле. Хохол наклонил к ним голову и тихо, прерывисто заговорил...
Однако, как ни были пьяни, а сделавши такое дело, опомнились; взяли и вывезли
тело на легких саночках да поббок дороги и
положили.
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого ребенка сам закалывал его,
тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который
клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
—
Тело ваше слишком убито, и его не нужно усыплять, чтобы вызвать дух!.. Он в вас явен, а, напротив, надобно помочь вашей слабой материальной силе, что и сделают, я
полагаю, вот эти три крупинки.
Она лежала на широкой кровати,
положив под щеку маленькие ладошки, сложенные вместе,
тело ее спрятано под покрывалом, таким же золотистым, как и все в спальне, темные волосы, заплетенные в косу, перекинувшись через смуглое плечо, лежали впереди ее, иногда свешиваясь с кровати на пол.
Завернули в белый саван, привязали к ногам тяжесть, какой-то человек, в длинном черном сюртуке и широком белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на священника, прочитал молитвы, потом
тело положили на доску, доску
положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей тишины, раздался плеск…
После же смерти внушается родным его, что для спасения души умершего полезно
положить ему в руки печатную бумагу с молитвой; полезно еще, чтобы над мертвым
телом прочли известную книгу и чтобы в церкви в известное время произносили бы имя умершего.
Её румяное лицо казалось Матвею удивительно красивым, речь — умною, как речи дьячка Коренева. Всё ещё чувствуя волнение и стыдный трепет в
теле, он доверчиво смотрел в глаза ей, и ему хотелось
положить голову на круглое, немного загоревшее её плечо.
Положит меня, бывало, на колени к себе, ищет ловкими пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю — сердце её бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в руках у ней вплоть её
телу, ты свою мать помнишь?
Но, прожив месяца три, она была уличена Власьевной в краже каких-то денег. Тогда отец, Созонт и стряпуха
положили её на скамью посредине кухни, связали под скамьёю маленькие руки полотенцем, Власьевна, смеясь, держала её за ноги, а Созонт, отвернувшись в сторону, молча и угрюмо хлестал по дрожавшему, как студень,
телу тонкими прутьями.
И вдруг ее коричневое лицо собралось в чудовищную, отвратительную гримасу плача: губы растянулись и опустились по углам вниз, все личные мускулы напряглись и задрожали, брови поднялись кверху, наморщив лоб глубокими складками, а из глаз необычайно часто посыпались крупные, как горошины, слезы. Обхватив руками голову и
положив локти на стол, она принялась качаться взад и вперед всем
телом и завыла нараспев вполголоса...
Там они вынесли
тело; несмотря на то, что шарахалась лошадь,
положили его через седло, сели на коней и шагом поехали по дороге мимо аула, из которого толпа народа вышла смотреть на них.
— Будет вам смеяться, — повторил урядник, — оттащи тело-то. Что пакость такую у избы
положили…
Я тоже поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы мертвыми
телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как попал к нам немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь спал,
положив свою немецкую голову на русское брюхо Спирьки.
Хотя можно имя его произвесть от глагола льнуть, потому что линь, покрытый липкою слизью, льнет к рукам, но я решительно
полагаю, что названье линя происходит от глагола линять: ибо пойманный линь даже в ведре с водою или кружке, особенно если ему тесно, сейчас полиняет и по всему его
телу пойдут большие темные пятна, да и вынутый прямо из воды имеет цвет двуличневый линючий.
Положи только
тело мое в Сосновку: хочу лежать подле покойных малых деток своих и сродственников…
Не цепом — мечом своим булатным
В том краю молотит земледел,
И
кладет он жизнь на поле ратном,
Веет душу из кровавых
тел.
Его разрешили для чтения только во время турецкой войны,
полагая, что шагать по мертвым
телам и нести знамя вперед относится к победе над турками, но цензура вскоре одумалась, запретила вновь для чтения на сцене и из следующих изданий «Живой струны» совсем выкинула.
Дудка шагал не быстро, но широко, на ходу его
тело качалось, наклоняясь вперёд, и голова тоже кланялась, точно у журавля. Он согнулся,
положил руки за спину, полы его пиджака разошлись и болтались по бокам, точно сломанные крылья.
Вышел Николай. На руках у него бессильно раскинулось маленькое, измятое
тело мальчика. Он
положил его на землю, выпрямился и крикнул...
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо
положила нож на стол, и руки её опустились вдоль
тела…
Положили на землю тяжелое
тело и замолчали, прислушиваясь назад, но ничего не могли понять сквозь шумное дыхание. Наконец услыхали тишину и ощутили всем
телом, не только глазами, глухую, подвальную темноту леса, в которой даже своей руки не видно было. С вечера ходили по небу дождевые тучи, и ни единая звездочка не указывала выси: все одинаково черно и ровно.
Никому уж он давно был не нужен, всем уж давно он был в тягость, но всё-таки мертвые, хоронящие мертвых, нашли нужным одеть это тотчас же загнившее пухлое
тело в хороший мундир, в хорошие сапоги, уложить в новый хороший гроб, с новыми кисточками на 4-х углах, потом
положить этот новый гроб в другой свинцовый и свезти его в Moскву и там раскопать давнишние людские кости и именно туда спрятать это гниющее, кишащее червями
тело в новом мундире и вычищенных сапогах и засыпать всё землею.
Он отворял дверь, выпускал пар лошадиный, выкидывал навоз, снимал попоны и начинал ерзать щеткой по
телу и скребницей
класть беловатые ряды плоти на избитый шипами канатник пола.
Она вспомнила,
положила обе руки на голову и вздрогнула всем
телом.
Мокрый, блестящий человек выволок под мышки из лодки
тело Давыда, обе руки которого поднимались в уровень лица, точно он закрыться хотел от чужих взоров, и
положил его в прибрежную грязь, на спину.
Руки у него постоянно были сухие и горячие, но сердце иногда вдруг холодело: точно в грудь
клали кусок нетающего льду, от которого по всему
телу разбегалась мелкая сухая дрожь.
Рассказав не менее ста раз, всем и каждому, счастливое событие со всеми его подробностями, я своими руками стащил волка к старому скорняку и заставил при себе снять с него шкуру. Я
положил волку двадцать четыре дробины под левую лопатку. Волк был необыкновенно велик и сыт; в одной его ноге нашли два железных жеребья, давно заросшие в
теле. Очевидно, что он был стрелян.