Неточные совпадения
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь только глазами, и,
положив руки в карманы и склонив
голову на бок, уставился
на барина.
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком
на диван, сложив
руки и
положив на них
голову.
Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые
руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича
на полу пред кроватью.
Ласка всё подсовывала
голову под его
руку. Он погладил ее, и она тут же у ног его свернулась кольцом,
положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И в знак того, что теперь всё хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот, почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее движением.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив
руки на стол,
положила на них
голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Мать взглянула
на нее. Девочка разрыдалась, зарылась лицом в коленях матери, и Долли
положила ей
на голову свою худую, нежную
руку.
Он стоял
на коленах и,
положив голову на сгиб ее
руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив
голову к спинке кресла, и потною
рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и
положил свою
руку в
руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в
голове становится всё более и более нехорошо.
Варенька покачала
головой и
положила свою
руку на руку Кити.
Я
положил голову на обе
руки и с удовольствием смотрел
на нее.
Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими
руками мою
голову, целует меня в лоб и
кладет к себе
на колени.
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было
на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каждый в
руки земли, которая
на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь,
положили ее ему
на голову.
Все тело его было как бы разбито; смутно и темно
на душе. Он
положил локти
на колена и подпер обеими
руками голову.
Раскольников отдал перо, но, вместо того чтоб встать и уйти,
положил оба локтя
на стол и стиснул
руками голову.
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался
на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов взял его
руки и,
положив их себе около шеи, поднял старика
на свои плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая
головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них,
положил их
на голову себе близко ко лбу и, придерживая
рукой, припал
на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им
голову кузнеца так, что края легли ему
на шапки и
на плечи, куда баба
положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу
на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы,
на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел
на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски
положив подбородок
на плечо Лютова, подняв
руку выше
головы, сжимая и разжимая пальцы.
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец
на уровень синеватого носа. О Климе он сказал,
положив сухую
руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Дома, едва он успел раздеться, вбежала Дуняша и, обняв за шею, молча ткнулась лицом в грудь его, — он пошатнулся,
положил руку на голову,
на плечо ей, пытаясь осторожно оттолкнуть, и, усмехаясь, подумал...
Клим приподнял
голову ее,
положил себе
на грудь и крепко прижал
рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала
на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Ногайцев сидел, спрятав
голову в плечи, согнув спину,
положив руки на пюпитр и как будто собираясь прыгнуть.
Хозяин квартиры в бархатной куртке, с красивым, но мало подвижным лицом, воинственно встряхивая
головой,
положив одну
руку на стол, другою забрасывая за ухо прядь длинных волос, говорил...
И вдруг засмеялся мелким смехом, старчески сморщив лицо, весь вздрагивая, потирая
руки, глаза его, спрятанные в щелочках морщин, щекотали Самгина, точно мухи. Этот смех заставил Варвару
положить нож и вилку; низко наклонив
голову, она вытирала губы так торопливо, как будто обожгла их чем-то едким, а Самгин вспомнил, что вот именно таким противным и догадливым смехом смеялся Лютов
на даче, после ловли воображаемого сома.
И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему
руку, но
рука, не коснувшись его
руки, упала; хотела было также сказать: «прощай», но голос у ней
на половине слова сорвался и взял фальшивую ноту; лицо исказилось судорогой; она
положила руку и
голову ему
на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из
рук. Умница пропала — явилась просто женщина, беззащитная против горя.
Ольга засмеялась, проворно оставила свое шитье, подбежала к Андрею, обвила его шею
руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему в глаза, потом задумалась,
положив голову на плечо мужа. В ее воспоминании воскресло кроткое, задумчивое лицо Обломова, его нежный взгляд, покорность, потом его жалкая, стыдливая улыбка, которою он при разлуке ответил
на ее упрек… и ей стало так больно, так жаль его…
Лицо у него не грубое, не красноватое, а белое, нежное;
руки не похожи
на руки братца — не трясутся, не красные, а белые, небольшие. Сядет он,
положит ногу
на ногу, подопрет
голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так, как не говорят ее братец и Тарантьев, как не говорил муж; многого она даже не понимает, но чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она понимает, он говорит как-то иначе, нежели другие.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные
руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать
положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными
руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми
руками и с
голыми локтями.
Обломов не мог опомниться; он все стоял в одном положении, с ужасом глядя
на то место, где стоял Захар, потом в отчаянье
положил руки на голову и сел в кресло.
— Ты сумасшедший! — сказала она,
положив ему
руку на голову.
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза,
положил обе
руки на голову, сжался
на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
Была их гувернантка, m-lle Ernestine, которая ходила пить кофе к матери Андрюши и научила делать ему кудри. Она иногда брала его
голову,
клала на колени и завивала в бумажки до сильной боли, потом брала белыми
руками за обе щеки и целовала так ласково!
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки.
Положив ее
голову, как ребенка,
на руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
Райский сидел целый час как убитый над обрывом,
на траве,
положив подбородок
на колени и закрыв
голову руками. Все стонало в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и
положил руки с локтями
на стол и
на них
голову. Потом поцарапал сухим пером по бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее написал в новую строку, после слов «Глава I...
—
Положи руку на его мохнатую
голову, — говорила она, — и спи: не изменит, не обманет… будет век служить…
Телега ехала с грохотом, прискакивая; прискакивали и мужики; иной сидел прямо, держась обеими
руками за края, другой лежал,
положив голову на третьего, а третий, опершись
рукой на локоть, лежал в глубине, а ноги висели через край телеги.
Козлов глубоко вздохнул, медленно улегся
на постели и
положил руки с локтями себе
на голову.
Она быстро обвила косу около
руки, свернула ее в кольцо, закрепила кое-как черной большой булавкой
на голове и накинула
на плечи платок. Мимоходом подняла с полу назначенный для Марфеньки букет и
положила на стол.
Он едва поспевал следить за ней среди кустов, чтоб не случилось с ней чего-нибудь. Она все шла, осиливая крутую гору, и только однажды оперлась обеими
руками о дерево,
положила на руки голову.
Вера с семи часов вечера сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь
на стол и
положив на руку голову, другой
рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней книги, в которую не смотрела.
Проглотив несколько капель, она указала ему место
на подушке и сделала знак, чтоб он
положил свою
голову. Она
положила ему
руку на голову, а он украдкой утирал слезы.
— Мой грех! — сказала она, будто простонала,
положив руки на голову, и вдруг ускоренными шарами пошла дальше, вышла к Волге и стала неподвижно у воды.
Показался свет и
рука, загородившая огонь. Вера перестала смотреть,
положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с плеч
на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
— А вот этого я и не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу видеть вас одного: хоть
на час будьте мой — весь мой… чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она,
кладя голову ему
на грудь. — Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его
руками за шею и целуя воздух.
Она прижала его
голову к своей груди, крепко поцеловала ее и
положила на нее
руку.
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он
положил мне обе
руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
Я забрел в самый темный угол, сел
на диван и,
положив локти
на стол, подпер обеими
руками голову.
Я послушно спустился за мамой; мы вышли
на крыльцо. Я знал, что они все там смотрят теперь из окошка. Мама повернулась к церкви и три раза глубоко
на нее перекрестилась, губы ее вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко мне и — не выдержала,
положила мне обе
руки на голову и заплакала над моей
головой.
— Однако… однако как вы засуетились? — проговорил он тихо, обводя нас всех пристальным взглядом. Затем вдруг
положил оба локтя
на стол и подпер
голову руками...
Она бросалась
на гроб, обнимала его
руками,
клала на него
голову,
на минуту умолкала, потом со стоном начинала опять свою плачевную песнь.
Когда ему предоставлено было слово, он медленно встал, обнаружив всю свою грациозную фигуру в шитом мундире, и,
положив обе
руки на конторку, слегка склонив
голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и начал...