Неточные совпадения
— Не пугайся, Катерина! Гляди: ничего нет! — говорил он, указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим! Дай сюда на руки мне сына! — При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх и поднес к губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? «Нет, говори, тятя, я козак». Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой — мать накормит
кашей,
положит тебя спать
в люльку, запоет...
От сапог его, у нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик
положил бы себе
в кашу.
«Какое-то масло, ваше высокоблагородие,
клали его
в кашу, да не годится, так и дерет рот, а пахнет оно хорошо».
Мельник слушал все это, и у него болело сердце… Эх, народ какой! Нисколько не боятся бога! Ну, панове-громадо, видно, при вас плохо не
клади, — как раз утянете; да и кто вам палец
в рот сунет, тот чистый дурак!.. Нет, уж от меня не дождетесь… Вы мне этак
в кашу не наплюете. Лучше уж я сам вам наплюю…
— Ой! Как ты смеешься здорово… Ха! Не такой я человек, чтобы его пожалеть!.. Нет, не так я сказал!.. Это он не такой человек, чтоб я его пожалел. Он думает, Гаврилко — дурень… Ну, это-таки правда: я себе не очень умный человек, не взыщите вы с меня. А все-таки когда ем, то
в чужой рот
каши не
кладу, а только
в свой. И как оженюсь, то опять для себя же. Правду я говорю или нет?
Мужик Иван Петров был из зажиточных; ел не только щи с мясом, а еще, пожалуй,
в жирную масляную
кашу ложку сметаны
клал, не столько уже «для скусу», сколько для степенства — чтобы по бороде текло, а ко всему этому выпивал для сварения желудка стакан-два нашего простого, доброго русского вина, от которого никогда подагры не бывает.
— На Ефрема Сирина по деревням домового закармливают,
каши ему на загнеток
кладут, чтобы добрый был весь год, — отвечала Марья, смеясь
в глаза Виринее.
Андрей Николаевич и сам это знал и исполнял свой долг безупречно, но все-таки
полагал, что лишняя чистка перед адмиральским смотром дела не испортит, как лишняя ложка масла
в каше. И он ответил...
Пошла Никитишна вкруг стола, обносила гостей
кашею, только не пшенною, а пшена сорочинского, не с перцем, не с солью, а с сахаром, вареньем, со сливками. И гости бабку-повитуху обдаривали, на поднос ей
клали сколько кто произволил. А Патап Максимыч на поднос
положил пакетец; что
в нем было, никто не знал, а когда после обеда Никитишна вскрыла его, нашла пятьсот рублей. А на пакетце рукой Патапа Максимыча написано было: «Бабке на масло».
Студент Петр,
в очках и сутуловатый, ел и переглядывался с матерью. Несколько раз он
клал ложку и кашлял, желая начать говорить, но, взглянувши пристально на отца, опять принимался за еду. Наконец, когда подали
кашу, он решительно кашлянул и сказал...
Ермаковы люди-то золото, удалец, чай, к удальцу, по есаулу видать, но только грозна и царская грамота,
в ней беглых людей принимать заказано под страхом опалы царской и отобрания земель… Далеко,
положим, от Москвы, доведают ли? Да слухом земля полнится: один воевода пермский по наседкам отпишет
в Москву все
в точности, да еще с прикрасою. Такую
кашу наваришь себе, что и не расхлебать ее.
Все это мне передал Кириак, и передал так превосходно, что я, узнав дух языка, постиг и весь дух этого бедного народа; и что всего мне было самому над собою забавнее, что Кириак с меня самым незаметным образом всю мою напускную суровость сбил: между нами установились отношения самые приятные, легкие и такие шутливые, что я, держась сего шутливого тона, при конце своих уроков велел горшок
каши сварить,
положил на него серебряный рубль денег да черного сукна на рясу и понес все это, как выученик, к Кириаку
в келью.
Однажды, «во небытность Магомета» дома, Баранщиков, оставшийся один при четырех турецких дамах, «насыпал целый глиняный» горшок сарацинским пшеном и, сварив из этого
кашу,
положил в нее тюленьего жиру, отчего «
каша разопрела и горшок треснул».