Неточные совпадения
Теперь уж не до гордости
Лежать в родном владении
Рядком
с отцами,
с дедами,
Да и владенья многие
Барышникам
пошли.
— Еще я попрошу вас, — сказал Чичиков, —
пошлите за поверенным одной помещицы,
с которой я тоже совершил сделку, сыном протопопа
отца Кирила; он служит у вас же.
— Правда,
с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время
послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх,
отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?
Ему бы следовало
пойти в бабку
с матерней стороны, что было бы и лучше, а он родился просто, как говорит пословица: ни в мать, ни в
отца, а в проезжего молодца».
— В таком разе
идем, — и бабушка
послала девушку сказать
отцу Василию, что она придет к нему попозже, а пока мы отправились
с нею на ярмарку.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как
отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал.
С него и
пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме,
отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой,
пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться
с ними в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу.
С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Доктора повели спать в мезонин, где жил Томилин. Варавка, держа его под мышки, толкал в спину головою, а
отец шел впереди
с зажженной свечой. Но через минуту он вбежал в столовую, размахивая подсвечником, потеряв свечу, говоря почему-то вполголоса...
Отец шел к столу пить пиво
с доктором Сомовым, а полупьяный доктор ворчал...
Спивак,
идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик
отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался
с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Ласкаясь к
отцу, что было необычно для нее,
идя с ним под руку, Лидия говорила...
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня
отец и определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать
идет и,
с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
«Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть
отцом и другом
Невинной крестницы своей…
Безумец! на закате дней
Он вздумал быть ее супругом».
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала дева на крыльцо.
Короче, я объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог
послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год
с лишком назад, он, в Эмсе, дал
отцу моему, Версилову, пощечину.
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался
отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый честный
отец должен бы
послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да
с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду
с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству
послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он
посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще
отцом в дом и там воспитанной.
Мы
шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках
с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга.
Отец Аввакум взял у него книгу, снял
с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
Третий наш спутник поехал; а мы вдвоем
с отцом Аввакумом
пошли пешком и скоро из города вышли в деревню, составляющую продолжение его.
Но тянувшаяся к
отцу с рук конвойного девочка продолжала визжать и не хотела
идти к Марье Павловне.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите
с отцом-то, — счастья бог и не
посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке
пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год
шел. Да отец-то чего смотрит?
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о вашем
отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело
идет о вашем
отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите
отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе
с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего
отца и себя…
Наконец девушка решилась объясниться
с отцом. Она надела простенькое коричневое платье и
пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
Ведь ограбили же вас, сирот;
отец оставил вам Шатровские заводы в полном ходу; тогда они больше шести миллионов стоили, а теперь, если
пойдут за долг
с молотка, и четырех не дадут.
А вместе
с работой крепла и росла решимость
идти и сказать
отцу все, пока не открылось критическое положение девушки само собой.
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех
шла легкими шажками Алла в бальном платье цвета чайной розы,
с голыми руками и пикантным декольте. За ней Иван Яковлич
с улыбкой счастливого
отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
— Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, —
с подавленным вздохом проговорила старуха, — сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в годах, за двадцать перевалило. Мудрят
с отцом-то, а вот счастья господь и не
посылает… Долго ли до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну
пошел.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще
идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив
с места. — Простите, преподобный
отец, — обратился он к старцу, — я человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
— К ней и к
отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы
послать тебя именно к
отцу от меня, а потом и к ней, к Катерине Ивановне, да тем и покончить и
с ней, и
с отцом.
Послать ангела. Я мог бы
послать всякого, но мне надо было
послать ангела. И вот ты сам к ней и к
отцу.
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и
пошел прогуливаться и пришел в такое глубокое место, в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша, о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у
отца в задний двор, когда он бегал по земле без сапожек и
с панталончиками на одной пуговке.
— А коли Петру Александровичу невозможно, так и мне невозможно, и я не останусь. Я
с тем и
шел. Я всюду теперь буду
с Петром Александровичем: уйдете, Петр Александрович, и я
пойду, останетесь — и я останусь. Родственным-то согласием вы его наипаче кольнули,
отец игумен: не признает он себя мне родственником! Так ли, фон Зон? Вот и фон Зон стоит. Здравствуй, фон Зон.
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит об
отце и что он содрогается, как от позора, при мысли
пойти к
отцу и совершить
с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что, помню, у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи, и все указывает в это место.
И однако, все
шли. Монашек молчал и слушал. Дорогой через песок он только раз лишь заметил, что
отец игумен давно уже ожидают и что более получаса опоздали. Ему не ответили. Миусов
с ненавистью посмотрел на Ивана Федоровича.
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте,
отцы, а я
пойду. А сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший сын мой, позвольте вам приказать за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас ко мне в город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то масла подам поросенка
с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся,
с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к
отцу пошлю.
Приветливо поздоровавшись
с отцом и даже особенно наведавшись о здоровье, он, не дождавшись, впрочем, окончания ответа родителя, разом объявил, что чрез час уезжает в Москву, совсем, и просит
послать за лошадьми.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него
с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что тот ворвался, избил
отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше,
идти «кланяться»… — Он
пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
«
Слава Богу, что он меня про Грушеньку не спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от
отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу
с Грушенькой рассказать».
— Да, но он зол. Он надо мной смеялся. Он был дерзок, Алеша, —
с содроганием обиды проговорил Иван. — Но он клеветал на меня, он во многом клеветал. Лгал мне же на меня же в глаза. «О, ты
идешь совершить подвиг добродетели, объявишь, что убил
отца, что лакей по твоему наущению убил
отца…»
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо
шла по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком
с отцом, они приходили сюда на охоту за козами. Про железную дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
—
Отец наш, кормилец, — отвечали люди, — умрем, не оставим тебя,
идем с тобою.
Тихо и важно подвигался «братец», Сенатор и мой
отец пошли ему навстречу. Он нес
с собою, как носят на свадьбах и похоронах, обеими руками перед грудью — образ и протяжным голосом, несколько в нос, обратился к братьям
с следующими словами...
За несколько дней до приезда моего
отца утром староста и несколько дворовых
с поспешностью взошли в избу, где она жила, показывая ей что-то руками и требуя, чтоб она
шла за ними.
Не вынес больше
отец,
с него было довольно, он умер. Остались дети одни
с матерью, кой-как перебиваясь
с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем,
посылали в семью вырученные деньги.
— Проси, — сказал Сенатор
с приметным волнением, мой
отец принялся нюхать табак, племянник поправил галстук, чиновник поперхнулся и откашлянул. Мне было велено
идти наверх, я остановился, дрожа всем телом, в другой комнате.
Во мне не было и не могло быть той спетости и того единства, как у Фогта. Воспитание его
шло так же правильно, как мое — бессистемно; ни семейная связь, ни теоретический рост никогда не обрывались у него, он продолжал традицию семьи.
Отец стоял возле примером и помощником; глядя на него, он стал заниматься естественными науками. У нас обыкновенно поколение
с поколением расчленено; общей, нравственной связи у нас нет.
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой
отец, когда я ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее
с моим
отцом шла с незапамятных времен; он познакомился
с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой на отдых, лет тридцать тому назад.
Атеизм Химика
шел далее теологических сфер. Он считал Жофруа Сент-Илера мистиком, а Окена просто поврежденным. Он
с тем пренебрежением,
с которым мой
отец сложил «Историю» Карамзина, закрыл сочинения натурфилософов. «Сами выдумали первые причины, духовные силы, да и удивляются потом, что их ни найти, ни понять нельзя». Это был мой
отец в другом издании, в ином веке и иначе воспитанный.
Я помню, однажды
отец получил от предводителя письмо
с приглашением на выборы, и на конверте было написано: «его превосходительству» (
отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из его бывших товарищей
пошли далеко и занимали видные места). Догадкам и удивлению конца не было.
Отец с неделю носил конверт в кармане и всем показывал.
—
Слава Богу — лучше всего, учитесь. А отучитесь, на службу поступите, жалованье будете получать. Не все у
отца с матерью на шее висеть. Ну-тко, а в которой губернии Переславль?
— По
отцу пойдет, — сказал старый есаул, снимая
с себя люльку и отдавая ему, — еще от колыбели не отстал, а уже думает курить люльку.