Неточные совпадения
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«
Иду»-то это в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
Прощай, свидетель падшей
славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары,
башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы
на воротах
И стаи галок
на крестах.
Точно так же если бы он порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы
пошел в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской
башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес
на землю).
По воскресеньям около
башни кипел торг,
на который, как
на праздник,
шла вся Москва, и подмосковный крестьянин, и заезжий провинциал.
Мы
шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины
на ассирийских памятниках: тысяча голов — две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце проспекта — там, где грозно гудела аккумуляторная
башня, — навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади — стража; в середине трое,
на юнифах этих людей — уже нет золотых нумеров — и все до жути ясно.
Ветер свистит, весь воздух туго набит чем-то невидимым до самого верху. Мне трудно дышать, трудно
идти — и трудно, медленно, не останавливаясь ни
на секунду, — ползет стрелка
на часах аккумуляторной
башни там, в конце проспекта. Башенный шпиц — в тучах — тусклый, синий и глухо воет: сосет электричество. Воют трубы Музыкального Завода.
Странно: барометр
идет вниз, а ветра все еще нет, тишина. Там, наверху, уже началось — еще неслышная нам — буря. Во весь дух несутся тучи. Их пока мало — отдельные зубчатые обломки. И так: будто наверху уже низринут какой-то город, и летят вниз куски стен и
башен, растут
на глазах с ужасающей быстротой — все ближе, — но еще дни им лететь сквозь голубую бесконечность, пока не рухнут
на дно, к нам, вниз.
Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную
на этих страницах. И я потухаю, покорно
иду… Лист, сорванный с дерева неожиданным ударом ветра, покорно падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок: так я цеплялся за каждую из безмолвных шаров-голов, за прозрачный лед стен, за воткнутую в облако голубую иглу аккумуляторной
башни.
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее
башню, чем православную церковь, —
на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями
на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм,
шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения
славы твоея».
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой
башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова
идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Я
пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою
башней, похожею
на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его тень
на стене, то мне захотелось броситься к нему
на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою
башней удержал меня.
В это мгновение часы далеко пробили четыре раза
на рыжей
башне, и тотчас из всех дверей побежали люди с портфелями. Наступили сумерки, и редкий мокрый снег
пошел с неба.
Князь
пошел, забывши горе,
Сел
на башню, и
на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило
на бреге
Тридцать три богатыря...
Вот она
идёт по саду — розовато-белый бархат лепестков осыпает её крутые плечи; вот он вместе с нею
на башне — сидят они обнявшись и смотрят
на свои поля,
на свою землю.
Стены кой-где давно уже обвалились, зубцы давно
пошли на выстройку бани, гостиницы и двух игуменских беседок,
башни стояли без крыш…
— Париж! город! — воскликнул с кротким предостережением Евангел. — Нет, нет, не ими освятится вода, не они раскуют мечи
на орала! Первый город
на земле сгородил Каин; он первый и брата убил. Заметьте, — создатель города есть и творец смерти; а Авель стадо пас, и кроткие наследят землю. Нет, сестры и братья, множитесь, населяйте землю и садите в нее семена, а не башенье стройте, ибо с
башен смешенье
идет.
Положение города
на реке менее красиво; крепость по живописности хуже нашего кремля; историческая татарская старина сводилась едва ли не к одной Сумбекиной
башне. Только татарская часть города за рекой Булаком была своеобразнее. Но тогда и я, и большинство моих товарищей не приобрели еще вкуса к этнографии. Это не
пошло дальше двух-трех прогулок по тем улицам, где скучилось татарское население, где были их школы и мечети, лавки, бани.
—
Пойдем к живым
на поминки… а вам до этого дела нет… Дожидайтесь, когда я посвечу вам с
башен замка и неситесь скорей доканчивать… да помните еще слово «булат».
— Благодаря попечениям о нас короля шведского, — говорили они, — вот чем должны мы занимать руки, пожинавшие для него
славу! Русские, заказавшие нам эту работу, любуются в ней намалеванными медведями, орлами,
башнями, как затейливой игрой нашего воображения; но потомство наше, увидя
на стеклах этих знакомые им гербы, прочтет по ним печальную историю нашего плена.
—
Послать за ним, за ней!.. Побежим
на подзорную
башню взглянуть с нее
на удальца, — заговорили присутствующие.
Сделайте простой расчет, как делают люди мирские, когда они что-нибудь затевают:
башню строят, или
идут на войну, или завод строят. Они затевают и трудятся над тем, что должно иметь разумный конец.
Луки XIV, 28—31. «Ибо кто из вас, желая построить
башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он что нужно для совершения ее, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить? Или какой царь,
идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему
на него с двадцатью тысячами?»