Неточные совпадения
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что,
подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту,
с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист,
подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников
с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята
с каким-то вопросительным выражением.
— Женщина, — произнес князь, подступая несколько ближе и смотря прямо в глаза Чичикову, — женщина, которая
подписывала по вашей диктовке завещание, схвачена и станет
с вами на очную ставку.
— В том-то и дело, что премерзейшее дело! Говорят, что Чичиков и что подписано завещание уже после смерти: нарядили какую-то бабу, наместо покойницы, и она уж
подписала. Словом, дело соблазнительнейшее. Говорят, тысячи просьб поступило
с разных сторон. К Марье Еремеевне теперь подъезжают женихи; двое уж чиновных лиц из-за нее дерутся. Вот какого роду дело, Афанасий Васильевич!
Да ты
с ума сошел, что ли, векселя
подписывать!
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).]
С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы будем его руководить, то есть попросту его руку водить, он и
подпишет. Принимайтесь-ка…
Царь усмехнулся, прошел мимо нескольких молча; видит, — некая курносая рожа уставилась на него
с обожанием, улыбнулся роже: «А ваша фамилия?» А рожа ему как рявкнет басом: «Антор!» Это рожа так сокращенно счета трактирные
подписывала, а настоящие имя и фамилия ее Андрей Торсуев.
В этих словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно
с точки зрения закона,
подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе. Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину...
Из коридора к столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый человек,
с измятым, неясным лицом,
с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим
подписал протокол, офицер встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину дать подписку о невыезде. За спиной его полицейский подмигнул Инокову глазом, похожим на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
Говорил оратор о том, что война поколебала международное значение России, заставила ее
подписать невыгодные, даже постыдные условия мира и тяжелый для торговли хлебом договор
с Германией. Революция нанесла огромные убытки хозяйству страны, но этой дорогой ценой она все-таки ограничила самодержавие. Спокойная работа Государственной думы должна постепенно расширять права, завоеванные народом, европеизировать и демократизировать Россию.
— По закону так-с, — заметил Иван Матвеевич. — Сами изволили
подписать: вот подпись-с!
— Привыкнете-с. Вы ведь служили здесь, в департаменте: дело везде одно, только в формах будет маленькая разница. Везде предписания, отношения, протокол… Был бы хороший секретарь, а вам что заботы?
подписать только. Если знаете, как в департаментах дело делается…
— Нет, нет, Боже сохрани! Все испортишь, кум: скажет, что принудили, пожалуй, упомянет про побои, уголовное дело. Нет, это не годится! А вот что можно; предварительно закусить
с ним и выпить; он смородиновку-то любит. Как в голове зашумит, ты и мигни мне: я и войду
с письмецом-то. Он и не посмотрит сумму,
подпишет, как тогда контракт, а после поди, как у маклера будет засвидетельствовано, допрашивайся! Совестно будет этакому барину сознаваться, что
подписал в нетрезвом виде; законное дело!
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать бумаги, читал их сквозь лорнетку,
подписывал и посылал того же чиновника
с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
—
Подпишет, кум,
подпишет, свой смертный приговор
подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что
подписала. Видишь ли: мы
с тобой будем в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
Обломов,
подписывая, утешался отчасти тем, что деньги эти пойдут на сирот, а потом, на другой день, когда голова у него была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался забыть, избегал встречи
с братцем, и если Тарантьев заговаривал о том, он грозил немедленно съехать
с квартиры и уехать в деревню.
— Ничего, ничего; а
с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как вы
подпишете бумагу…
— «Правда ли, что вы,
с каким-то негодяем, напоили помещика Обломова пьяным и заставили
подписать заемное письмо на имя вашей сестры?»
— Я вот привез вам
подписать прошение, — сказал Нехлюдов, немного удивляясь на тот бойкий вид,
с которым она нынче встретила его. — Адвокат составил прошение, и надо
подписать, и мы пошлем в Петербург.
Отыскали покладистых старичков, те под пьяную руку подмахнули за все общество уставную грамоту, и дело пошло гулять по всем мытарствам. Мастеровые и крестьяне всеми способами старались доказать неправильность составленной уставной грамоты и то, что общество совсем не уполномачивало
подписывать ее каких-то сомнительных старичков. Так дело и тянулось из года в год. Мужики нанимали адвокатов, посылали ходоков, спорили и шумели
с мировым посредником, но из этого решительно ничего не выходило.
— Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый человек! — воскликнул он
с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что
подпишет все что угодно.
Им совершенно тоже известно, что у Федора Павловича конверт большой приготовлен, а в нем три тысячи запечатаны, под тремя печатями-с, обвязано ленточкою и надписано собственною их рукой: «Ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а потом, дня три спустя
подписали еще: «и цыпленочку».
Попадался ли ему клочок бумаги, он тотчас выпрашивал у Агафьи-ключницы ножницы, тщательно выкраивал из бумажки правильный четвероугольник, проводил кругом каемочку и принимался за работу: нарисует глаз
с огромным зрачком, или греческий нос, или дом
с трубой и дымом в виде винта, собаку «en face», похожую на скамью, деревцо
с двумя голубками и
подпишет: «рисовал Андрей Беловзоров, такого-то числа, такого-то года, село Малые Брыки».
— Размежевались, батюшка, всё твоею милостью. Третьего дня сказку
подписали. Хлыновские-то сначала поломались… поломались, отец, точно. Требовали… требовали… и бог знает, чего требовали; да ведь дурачье, батюшка, народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею благодарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили; всё по твоему приказу действовали, батюшка; как ты изволил приказать, так мы и действовали, и
с ведома Егора Дмитрича всё действовали.
Если Марья Алексевна могла повторить
с удовольствием от своего лица его внушения Верочке по вопросу о предложении Сторешникова, то и он мог бы
с удовольствием
подписать «правда» под ее пьяною исповедью Верочке.
Секретарь умолкнул, заседатель встал и
с низким поклоном обратился к Троекурову, приглашая его
подписать предлагаемую бумагу, и торжествующий Троекуров, взяв от него перо,
подписал под решением суда совершенное свое удовольствие.
— Очень рад… но, — сказал он, держа перо в руке и
с каким-то простодушием глядя прямо мне в глаза, — но, любезный барон, неужели вы думаете, что я
подпишу это письмо, которое au bout du compte [в конечном счете (фр.).] может меня поссорить
с Россией за полпроцента комиссии?
…Unterzeichner Peroffski, Minister der Innern, Kammercherr, Senator und Ritter des Ordens St. Wladimir… Inhaber eines goldenen Degens mit der Inschrift fur Tapferkeit…» [По указу е. и. в. Николая I… всем и каждому, кому ведать надлежит и т. д. и т. д….
Подписал Перовский, министр внутренних дел, камергер, сенатор и кавалер ордена св. Владимира… Обладатель золотого оружия
с надписью «За храбрость» (нем.).]
Виц-губернатор занял его должность и в качестве губернатора получил от себя дерзкую бумагу, посланную накануне; он, не задумавшись, велел секретарю ответить на нее,
подписал ответ и, получив его как виц-губернатор, снова принялся
с усилиями и напряжением строчить самому себе оскорбительное письмо.
— Кто там поет! стыдно-с! — рассердился старичок предводитель и продолжал: — Господа! кому угодно? Милости просим к столу!
подписывать!
Утро. Сквозь шторы пробивается свет. Семейные и дамы ушли… Бочонок давно пуст… Из «мертвецкой» слышится храп. Кто-то из художников пишет яркими красками
с натуры: стол
с неприбранной посудой, пустой «Орел» высится среди опрокинутых рюмок, бочонок
с открытым краном, и, облокотясь на стол, дремлет «дядя Володя». Поэт «среды»
подписывает рисунок на законченном протоколе...
С уставом, когда он был совсем готов, вышло неожиданное затруднение: из числа учредителей старик Луковников отказался наотрез его
подписать.
— Ну, это, брат, дудки! — огорошивал Полуянов. — Какие тебе законы, когда ты фамилию свою
с грехом
подписываешь?
— Вот что, князь, — сказал генерал
с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то
с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и
подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Совещание Кишкина
с Ястребовым продолжалось довольно долго. Ястребов неожиданно заартачился, потому что на болоте уже производилась шурфовка, но потом он так же неожиданно согласился, выговорив возмещение произведенных затрат. Ударили по рукам, и дело было кончено. У Кишкина дрожали руки, когда он
подписывал условие.
— Он-то! помилуйте! статочное ли дело! Он уж
с утра муху ловит! А ежели явится — так что ж? Милости просим! Сейчас ему в руки бутыль, и дело
с концом! Что угодно — все
подпишет!
Благодаря беготне дело сошло
с рук благополучно; но затем предстояли еще и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой и
подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком
с топором за поясом и
подписали: Потап-плотник. Но как попасть в мысль и намерения «критики»? Пожалуй, будут сравнивать второе издание
с первым и скажут: а! догадались! думаете, что надели маску, так вас под ней и не узнают!
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, —
с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется, за деньги: вы знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже
подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
Затем провез его к портному, платья ему купил полный комплект, нанял ему квартиру через два дома от редакции,
подписал обязательство платить за его помещение и, вернувшись
с ним к себе домой, выдал ему две книжки для забора товара в мясной и в колониальных лавках, условившись
с ним таким образом, что половина заработанных им денег будет идти в погашение этого забора, а остальная половина будет выдаваться ему на руки.
Кроме «Старого знакомого», Н.И. Пастухов
подписывал иногда свои статьи «Дедушка
с Арбата» — в память, видимо, того времени, когда он, приехав в Москву, жил по разным квартирам в арбатских переулках.
Мелкообличительные статейки, состоящие из диалогов
с каким-то «корнетом» и «Его благородием», он
подписывал «Праздношатающийся», а заметки, за которые могла последовать, как он выражался, «волосотрепка от начальства», шли под «Не я».
Через несколько дней
С.В. Иванов принес большую акварель, изображающую Волгу под Жигулями и разбойничью ватагу в лодке под парусом.
Подписал под ней: «Стеньки Разина ладья».
Варвара Петровна взяла всё на себя и всё выплатила, разумеется приобретя землицу, а Степана Трофимовича только уведомила о том, что всё кончено, и уполномоченный Варвары Петровны, камердинер ее Алексей Егорович, поднес ему что-то
подписать, что он и исполнил молча и
с чрезвычайным достоинством.
— О, у них всё смертная казнь и всё на предписаниях, на бумагах
с печатями, три
с половиной человека
подписывают. И вы верите, что они в состоянии!
Уверенность Арины Петровны, что
с Степки-балбеса какую угодно бумагу без труда стребовать можно, оправдалась вполне. Он не только без возражений
подписал все присланные ему матерью бумаги, но даже хвастался в тот же вечер земскому...
—
Подпишет он вам «обмокни» — потом и
с судом, пожалуй, не разделаетесь, — прибавил он, — ведь Иудушка хоть и очень маменьку уважает, а дело о подлоге все-таки начнет, и ежели по закону мамашеньку в места не столь отдаленные ушлют, так ведь он только молебен в путь шествующим отслужит!
Он составлял чертежи «на переделку перемычек, пробить в крыше слуховое окно» и т. п.; я носил эти чертежи к старенькому архитектору, вместе
с конвертом, куда пряталась двадцатипятирублевая бумажка, — архитектор брал деньги и
подписывал: «Чертеж
с натурою верен, и надзор за работами принял Имярек».
Борноволоков вздохнул и
с омерзением
подписал бумагу, на которой Термосесов строил его позор, Савелиеву гибель и собственное благополучие.
— Ну вот, разгадывайте себе по субботам: как я украл? Это уже мое дело, а я в последний раз вам говорю:
подписывайте! На первом листе напишите вашу должность, чин, имя и фамилию, а на копии
с вашего письма сделайте скрепу и еще два словечка, которые я вам продиктую.
Немало способствовало такому благополучному исходу еще и то, что старый помпадур был один из тех, которые зажигают неугасимые огни в благодарных сердцах обывателей тем, что принимают по табельным дням, не манкируют званых обедов и вечеров, своевременно определяют и увольняют исправников и
с ангельским терпением
подписывают подаваемые им бумаги.