Фельдшер, молодой и добрый малый, немного излишне занятый своею наружностью, довольно, впрочем, счастливою, явился скоро; быстрыми шагами, ступая громко по притихшей палате,
подошел к покойнику и с каким-то особенно развязным видом, как будто нарочно выдуманным для этого случая, взял его за пульс, пощупал, махнул рукою и вышел.
— Взметался нйжить… чего мечешься? — заговорил вдруг, входя, Сид Тимофеич и,
подойдя к покойнику с правой стороны, он покрыл его лицо, потом хотел было поправить руку, но, заметив замерзший в ней пучок сухой травы, начал ее выдергивать, говоря: «Подай! тебе говорю, подай, а то ругать стану». С этим он начал выколупывать пальцем траву, и вдруг громко рассмеялся.
Неточные совпадения
А Гришуха (из понятых) смерть
покойника боится, на пять сажен и подойти-то
к нему не смеет.
— Баточка! — взывал полегоньку дьякон, прерывая чтение Евангелия и
подходя в ночной тишине
к лежавшему пред ним
покойнику: — Встань! А?.. При мне при одном встань! Не можешь, лежишь яко трава.
Между тем шум усилился, по рукам ходили бутылки, многие стояли, прислонившись спиной
к столу, на котором лежал Пэд, и, размахивая локтями, толкали
покойника. Аян
подошел к Гарвею.
Благообразный господин, у которого Тихон Павлович спрашивал о
покойнике,
подошёл к краю могилы и, проведя рукой по волосам, сказал...
Господин строгой, но благородной наружности
подошел прямо
к Семену Ивановичу, пощупал его, сделал гримасу, вскинул плечами и объявил весьма известное, именно, что
покойник уже умер, прибавив только от себя, что то же со сна случилось на днях с одним весьма почтенным и большим господином, который тоже взял, да и умер.
Наутро видит Жилин — ведет красный кобылу за деревню, а за ним трое татар идут. Вышли за деревню, снял рыжий бешмет, засучил рукава, — ручищи здоровые, — вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары кобыле голову кверху,
подошел рыжий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал свежевать — кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу. И вся деревня собралась
к рыжему поминать
покойника.
Вошел он в комнату, где лежал Марко Данилыч. Там ни души не было.
Покойник, совсем уж одетый, лежал под простыней.
Подошел к нему Патап Максимыч и раздумался сам с собою.
Вокруг гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее
подходить или, напротив, предостерегал не
подходить вовсе — не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее лежа с закрытым лицом и с отпущением в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил
к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему в руки, приговаривая...
— Ума не приложу, как мне быть… — бормочет она. — Тут около огня остаться, рассвета подождать… страшно. Идти тоже страшно. Всю дорогу в потемках
покойник будет мерещиться… Вот наказал господь! Пятьсот верст пешком прошел, и ничего, а
к дому стал
подходить, и горе… Не могу идти!
Кучер, а за ним Алешка несмело
подошли к освещенным окнам. Очень бледная дама, с большими заплаканными глазами, и седой, благообразный мужчина сдвигали среди комнаты два ломберных стола, вероятно, затем, чтобы положить на них
покойника, и на зеленом сукне столов видны были еще цифры, написанные мелом. Кухарка, которая утром бегала по двору и голосила, теперь стояла на стуле и, вытягиваясь, старалась закрыть простынею зеркало.