Неточные совпадения
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам. От бараков ему уже были видны
море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок.
Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
А между тем наступал опять вечер с нитями огней по холмам, с отражением холмов в воде, с фосфорическим блеском
моря, с треском кузнечиков и криком гребцов «Оссильян, оссильян!» Но это уж мало заняло нас: мы привыкли, ознакомились с местностью, и оттого шканцы и ют тотчас опустели, как только буфетчики, Янцен и Витул, зазвенели стаканами, а вестовые, с фуражками в руках,
подходили то
к одному, то
к другому с приглашением «Чай кушать».
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели,
подойдя вплоть
к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с
моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Вы знаете, что были и есть люди, которые
подходили близко
к полюсам, обошли берега Ледовитого
моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, — все это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем книги о них, рисуем с них портреты и делаем бюсты.
Наконец мы
подошли к скале Ян-Тун-лаза. Тут на опушке дубовой рощи мы немного отдохнули. До
моря оставалось еще километра полтора. Долина здесь делает крутой поворот
к юго-востоку. Собрав остаток сил, мы поплелись дальше. Скоро дубняки стали редеть, и вот перед нами сверкнуло
море.
С такими мыслями мы незаметно
подошли к хвойному мелкорослому лесу, который отделяет поляны Нахтоху от
моря.
Когда мы
подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны
моря дул сильный ветер. Волны с шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в
море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но,
к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Обыкновенно
к лодке мы всегда
подходили весело, как будто
к дому, но теперь Нахтоху была нам так же чужда, так же пустынна, как и всякая другая речка. Было жалко и Хей-ба-тоу, этого славного моряка, быть может теперь уже погибшего. Мы шли молча; у всех была одна и та же мысль: что делать? Стрелки понимали серьезность положения, из которого теперь я должен был их вывести. Наконец появился просвет; лес сразу кончился, показалось
море.
Тут только мы заметили, что
к лежбищу ни с какой стороны
подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в
море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы 50 м высотой.
К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с собой мы не могли; значит, убили бы его зря и бросили бы на месте.
На карте Сусуя своими верховьями
подходит к реке Найбе, впадающей в Охотское
море, и вдоль этих обеих рек, почти по прямой линии от Анивы до восточного берега, протянулся длинный ряд селений, которые соединены непрерывною дорогой, имеющею в длину 88 верст.
Американские китобои, промышляющие в Охотском
море, редко
подходят к Сахалину, и еще реже случается, чтобы они
подходили именно в то время, когда на пустынном восточном берегу находятся беглые.
Когда я
подошел к ним, они тревожно стали говорить о том, что мертвый зверь есть «Тэму» — грозный хозяин
морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
— Ты всегда придумаешь! — засмеялась Анна и, быстро
подойдя к самому краю обрыва, отвесной стеной падавшего глубоко в
море, заглянула вниз и вдруг вскрикнула в ужасе и отшатнулась назад с побледневшим лицом.
Между тем кадриль кончилась. Сенатор пошел по зале. Общество перед ним, как
море перед большим кораблем, стало раздаваться направо и налево. Трудно описать все мелкие оттенки страха, уважения, внимания, которые начали отражаться на лицах чиновников, купцов и даже дворян. На средине залы
к сенатору
подошел хозяин с Марфиным и проговорил...
— И не говори…
К нему и
подойти теперь боязно. На снох дуется, Михалку с Архипом
заморил на прииске, на Зотушку ворчит, со мной тоже не много разговаривает. Скучища у нас теперь…
— Это очень хитрый и злой ветер, вот этот, который так ласково дует на нас с берега, точно тихонько толкая в
море, — там он
подходит к вам незаметно и вдруг бросается на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы — в воде. Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем — люди всегда честнее стихии.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал,
подошел к окну и припал лбом
к стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в
море и освещали на далекое пространство высокие черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он
подходил, склонялся
к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого
моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Никто, сеньор. Мы
подошли к дворцу,
Когда уж все стемнело. Эти псы
Подозревать не могут ничего.
Им виден с
моря блеск дворцовых окон
И музыка веселая слышна;
А убежать готовится не так,
Чья голова обречена на плаху!
Один Коля Констанди, долго плававший на канонерской лодке по Черному и Средиземному
морям, угадал верно, сказав, что пароход итальянский. И то угадал он это только тогда, когда пароход совсем близко, сажен на десять,
подошел к берегу и можно было рассмотреть его облинявшие, облупленные борта, с грязными потеками из люков, и разношерстную команду на палубе.
Аян остановился, когда Стелла поднялась с кресла. Жизнь
моря, пролетевшая перед ней, побледнела, угасла, перешла в груду алмазов. Девушка
подошла к столу, руки задвигались, подымаясь
к лицу, шее и опускаясь вновь за новыми украшениями. Она повернулась, сверкающая драгоценностями, с разгоревшимся преображенным лицом.
Слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и
мор — в пределах русских ляхи —
Хан под Москвой — на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны хлеба —
Исправлены пути — в приказах правда —
А
к рубежу попробуй
подойтиЛях или немец!
К морю лишь
подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Налево был едва виден высокий крутой берег, чрезвычайно мрачный, а направо была сплошная, беспросветная тьма, в которой стонало
море, издавая протяжный, однообразный звук: «а… а… а… а…», и только когда надзиратель закуривал трубку и при этом мельком освещался конвойный с ружьем и два-три ближайших арестанта с грубыми лицами, или когда он
подходил с фонарем близко
к воде, то можно было разглядеть белые гребни передних волн.
Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с
моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака
к морю умываться и,
подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного
к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень. Накрапывал дождь, ветер стал сильнее,
море рокотало глухо и сердито. Один за другим
к угасающему костру
подходили кони и, осмотрев нас большими умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом.
Ранним утром, когда золотистый шар солнца, выплыв из-за сереющей полоски берега, еще не успел жгучими лучами накалить атмосферу, и на
море было относительно прохладно, «Анамит»
подходил к устью реки Донай, или Меконг.
Восьмого апреля мы
подошли к реке Тепты, по которой можно выйти на реку Мука, впадающую в Ботчи. Это обычный путь для удэхейцев, совершающих зимнее путешествие вдоль берега
моря на собаках.
Мыс Суфрен со стороны
моря имеет вид конусообразной башни, прорезанной наискось какой-то цветистой жилой.
Море пробило в ней береговые ворота,
к которым на лодке из-за множества подводных камней
подойти трудно.
Оказалось, что удэхейцы разошлись. Услышав звуки топоров и увидев зарево огня на берегу
моря, местные удэхейцы пошли на разведку.
Подойдя почти вплотную
к нам, они стали наблюдать. Убедившись, что они имеют дело с людьми, которые их не обидят, удэхейцы вышли из засады. Вскоре явились и наши провожатые. Они нашли юрту и в ней женщину. Узнав, что мужчины отправились на разведку, они позвали ее с собой и пошли прямо на бивак.
К восьми часам утра мы перебрались через последний мыс и
подошли к реке Нельме. На другой ее стороне стояла юрта. Из отверстия в ее крыше выходил дым; рядом с юртой на песке лежали опрокинутые вверх дном лодки, а на самом берегу
моря догорал костер, очевидно он был разложен специально для нас. Его-то мы и видели ночью. Из юрты вышел человек и направился
к реке. В левой руке он держал за жабры большую рыбину, а в правой — нож.
Пока я сидел и дремал, не решаясь подняться — мне было тепло и покойно — вдруг среди ровного, однообразного шума
моря, как на канве, стали обозначаться звуки, отвлекшие мое внимание от самого себя… Кто-то торопливо шел по аллее.
Подойдя к беседке, этот кто-то остановился, всхлипнул, как девочка, и спросил голосом плачущей девочки...
Они
подошли к перилам. Ледяшки, облепившие ветки акаций, стукались под ветром друг о друга, и мелодический, тихий, хрустальный звон стоял в воздухе, независимый от медного рева
моря.
— Как? Вполне ясно, в войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались на месте. В следующий бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и побегут до самого
моря. Главная работа будет уж казакам… Войск у них больше нет, а
к нам
подходят все новые… Наступает зима, а японцы привыкли
к жаркому климату. Вот увидите, как они у нас тут зимою запищат!
Явилась на террасу баронесса Зегевольд, и с ее появлением раздор утих, как в «Энеиде» [«Энеида» — прославленная поэма римского поэта Вергилия (70–19 до н. э.).] взбунтовавшее
море с прикриком на него Нептуна. Не подавая вида, что знает о бывшем неблагопристойном шуме, она шепнула Никласзону, чтобы он подвинул вперед богинь. Флора первая из них
подошла к Луизе и, поднося ей цветы, сказала...
— Мы видим из речей ваших, — перебили его поселяне, — что вы еще ничего не знаете и имеете простую душу; посмотрите, как нас
морят; в магазине, верно, весь хлеб отравлен; нет места, где бы не было положено яду. Страшно
подойти к колодцам; куда ни пойдешь, везде думай о смерти — и от кого? От начальников, ведь нам все открыл Богоявленский.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное
море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что́ происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат
подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.