Неточные совпадения
Положив
перо, она
подняла руки над головой, потянулась и спросила...
— Больного нет, — сказал доктор, не
поднимая головы и как-то неумело скрипя по бумаге
пером. — Вот, пишу для полиции бумажку о том, что человек законно и воистину помер.
Подняли у коляски фордек, и лошади побежали рысью. Мы миновали несколько деревень, и матушка неоднократно покушалась остановиться, чтоб переждать грозу. Но всякий раз надежда: авось пройдет! — ободряла ее. Сколько брани вылилось тут на голову тетеньки Анфисы Порфирьевны — этого ни в сказках сказать, ни
пером описать.
Но и все его движения исполнены прелести: начнет ли он пить и, зачерпнув носом воды,
поднимет голову вверх и вытянет шею; начнет ли купаться, нырять и плескаться своими могучими крыльями, далеко разбрасывая брызги воды, скатывающейся с его пушистого тела; начнет ли потом охорашиваться, легко и свободно закинув дугою назад свою белоснежную шею, поправляя и чистя носом на спине, боках и в хвосте смятые или замаранные
перья; распустит ли крыло по воздуху, как будто длинный косой парус, и начнет также носом перебирать в нем каждое
перо, проветривая и суша его на солнце, — все живописно и великолепно в нем.
Горячее солнце, выкатываясь на небо, жгло пыльные улицы, загоняя под навесы юрких детей Израиля, торговавших в городских лавках; «факторы» лениво валялись на солнцепеке, зорко выглядывая проезжающих; скрип чиновничьих
перьев слышался в открытые окна присутственных мест; по утрам городские дамы сновали с корзинами по базару, а под вечер важно выступали под руку со своими благоверными,
подымая уличную пыль пышными шлейфами.
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется — и за
перо: и напишет трогательную элегию. В другой раз желчь хлынет к сердцу и
поднимет со дна недавно бушевавшую там ненависть и презрение к людям, — смотришь — и родится несколько энергических стихов. В то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот наконец повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
Сквозь полку шлема проходила отвесно железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов; но Вяземский, из удальства, не спустил стрелы, а напротив,
поднял ее посредством щурепца до высоты яхонтового снопа, так что бледное лицо его и темная борода оставались совершенно открыты, а стрела походила на золотое
перо, щегольски воткнутое в полку ерихонки.
Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями, просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающимися пальцами
перо и спрашивал меня,
подняв кверху брови...
Тотчас же трава и прошлогодний бурьян
подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль, побежала по степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и
перья, черным вертящимся столбом поднялась к небу и затуманила солнце.
Он взял
перо и, не читая бумаги, вывел на ней крупными буквами: Илья Лунёв. А когда
поднял голову, то увидал, что околоточный смотрит на него с удивлением. Несколько секунд они молча разглядывали друг друга, — один заинтересованный и чем-то довольный, другой равнодушный, спокойный.
Истомин остановился и, не
поднимая головы, закусил зубами
перо.
Вот —
подняла голову и красной вставкой для
пера поправила прядь волос на виске.
Кистер сложил и запечатал письмо, встал, подошел к окну, выкурил трубку, подумал немного и вернулся к столу. Он достал небольшой листок почтовой бумаги, тщательно обмакнул
перо в чернила, но долго не начинал писать, хмурил брови,
поднимал глаза к потолку, кусал конец
пера… Наконец, он решился — и в течение четверти часа сочинил следующее послание...
Небо заволокло тучами, и по земле гулял ветер,
поднимая с земли пыль, бумажки и
перья…
Вася только что окончил страницу,
поднял глаза, нечаянно взглянул на Аркадия и, тотчас же потупившись, схватился опять за
перо.
— Наконец я ускорил
перо, — проговорил он, не
подымая головы на Аркадия.
Магнуса не оказалось дома, и Меня приняла Мария. Великое спокойствие снизошло на Меня, великим спокойствием дышу Я сейчас. Как шхуна с опущенными парусами, Я дремлю в полуденном зное заснувшего океана. Ни шороха, ни всплеска. Я боюсь шевельнуться и шире открыть солнечно-слепые глаза, Я боюсь, неосторожно вздохнув,
поднять легкую рябь на безграничной глади. И Я тихо кладу
перо.
— Господа! Мы все любим нашу родину, все по мере сил служим ей, как кто может. Одни, как наш глубокоуважаемый виновник сегодняшнего торжества, служат ей талантливым своим
пером, другие лечат, третьи торгуют, четвертые пашут землю. Но всем нам одинаково дорога наша милая родина. И вот я предлагаю:
поднимем бокалы, осушим их за нашу дорогую матушку-Русь и за ее державного руководителя, государя-императора, и дружными голосами споем «Боже, царя храни!»
Помня обещание, данное редактору одного из еженедельных изданий — написать святочный рассказ «пострашнее и поэффектнее», Павел Сергеич сел за свой письменный стол и в раздумье
поднял глаза к потолку. В его голове бродило несколько подходящих тем. Потерев себе лоб и подумав, он остановился на одной из них, а именно на теме об убийстве, имевшем место лет десять тому назад в городе, где он родился и учился. Обмокнув
перо, он вздохнул и начал писать.
Это убийственное для воспроизведения
пером имя
подняло в душе Пизонского все забытые страдания его сиротского детства; каждое одно из другого вытекавшее «тинтинтин» являлось перед ним новым, злым, насмешливым кобольдом, или гномом, и он не выдержал, встал в страхе и затрясся.
Это убийственное для воспроизведения
пером имя
подняло в душе Пизонского все забытые страдания его сиротского детства; каждое одно из другого вытекавшее «тантинтантин» являлось перед ним новым, злым, насмешливым кобольдом или гномом, и он не выдержал, встал и в страхе затрясся.
Умирая, наконец, не вызывают на бой самое грозную смерть, а просят послать скорее за доктором, и если
поднимают руку, то вооруженную не непобедимой шпагой, а
пером, чтобы подписать завещание.