Неточные совпадения
Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство
перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать
себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию,
подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая
подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу
перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на
себя устроить ваше состояние».
Остановясь среди комнаты, глядя в дым своей папиросы, он пропустил
перед собою ряд эпизодов: гибель Бориса Варавки, покушение Макарова на самоубийство, мужиков, которые
поднимали колокол «всем миром», других, которые сорвали замок с хлебного магазина, 9 Января, московские баррикады — все, что он пережил, вплоть до убийства губернатора.
Все ахнули и бросились его
поднимать, но, слава Богу, он не разбился; он только грузно, со звуком, стукнулся об пол обоими коленями, но успел-таки уставить
перед собою правую руку и на ней удержаться.
Минуты две она сидела неподвижно, потом
подняла глаза, улыбнулась, покачала как бы на самое
себя укоризненно головой и, переменив положение, порывисто положила обе руки на стол и устремила глаза
перед собой.
Один сидел у окна,
подняв брови и выставив губы, глядел
перед собою, как будто стараясь вспомнить что-то.
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с
себя снимет, чтобы
поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение
перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
Тут осмелился и кузнец
поднять голову и увидел стоявшую
перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять
себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.
Он
поднимает левую руку, придерживая дверь, и я вижу
перед собой только два вытянутых пальца — указательный и мизинец, а двух средних нет. Улыбающееся, милое, чисто выбритое лицо, и эти пальцы…
То, что он предложил войти к нему не через дверь, а через окно, еще более
подняло его в моих глазах. Он сел на ящик, поставил меня
перед собой, отодвинул, придвинул снова и наконец спросил негромко...
Лиза подалась вперед, покраснела — и заплакала, но не
подняла Марфы Тимофеевны, не отняла своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять их, не имела права помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных, бессильных рук — и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот Матрос мурлыкал в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось
перед иконой, в соседней комнатке за дверью стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала
себе глаза свернутым в клубочек клетчатым носовым платком.
Прошла минута, две, пять, Розанов с Лизою перешепнулись и послали Помаду нанять первый экипаж, как в это же мгновение сияющий голиаф поставил
перед Полинькой ребенка, опять высоко
подняв локоть, сорвал с
себя шляпу, опять сказал с насмешливою важностью: «же ву салю, мадам» и, закрутив ус, пошел по дорожке.
Благоговея всегда
перед твердостью слов и решений Симановского, Лихонин, однако, догадывался и чутьем понимал истинное его отношение к Любке, и в своем желании освободиться, стряхнуть с
себя случайный и непосильный Груз, он ловил
себя на гаденькой мысли: «Она нравится Симановскому, а ей разве не все равно: он, или я, или третий? Объяснюсь-ка я с ним начистоту и уступлю ему Любку по-товарищески. Но ведь не пойдет дура. Визг
подымет».
А кошка обиженно
подняла хвост трубою и старалась сама
перед собою делать вид, что ничего особенного не произошло.
Катишь почти знала, что она не хороша
собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на
себя смотреть во весь рост…
перед этим трюмо теперь она сняла с
себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать
себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то
поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив
себя по лядвее рукою, начала маршировать
перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на голове коком входил в переднюю флигелька, где жила княгиня. Старик слуга угрюмо посмотрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые голоса. Я отворил дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле, стояла княжна и держала
перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпилось пятеро мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она
поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула...
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела
перед собой, высоко
подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Несмотря ни на какие отговорки, Дружина Андреевич принудил своего гостя отведать многочисленных блюд: студеней разного роду, жарких, похлебок, кулебяк и буженины. А когда поставили
перед ними разные напитки, Морозов налил
себе и князю по стопе малвазии, встал из-за стола, откинул назад свои опальные волосы и сказал,
подняв высоко стопу...
Игумен не отвечал. Он горестно стоял
перед Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно
подымали руки к небу, но все молчало. Спокойствие церкви прерывали одни рыдания Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой молитвы, которую читал про
себя игумен.
Марту поставила
перед собой на колени, нагнула ее к
себе на колени,
подняла сзади ее одежды, взяла ее руки и велела Владе ее сечь.
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он,
подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя
перед собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади
себя осуждающее ворчание...
Дядя остолбенел, видя старуху мать, своевольную и капризную,
перед собой на коленях. Болезненное ощущение отразилось в лице его; наконец опомнившись, бросился он
подымать ее и усаживать опять в кресло.
Она ожидала насмешки,
подняла глаза и увидела
перед собой печальное и дружелюбное лицо…
Литвинов встрепенулся и увидал
перед собою своего человека с запиской в руках. Он узнал почерк Ирины… Еще не распечатав записки, он уже предчувствовал беду и склонил голову на грудь и
поднял плечи, как бы хоронясь от удара.
Илья запер дверь, обернулся, чтобы ответить, — и встретил
перед собой грудь женщины. Она не отступала
перед ним, а как будто всё плотнее прижималась к нему. Он тоже не мог отступить: за спиной его была дверь. А она стала смеяться… тихонько так, вздрагивающим смехом. Лунёв
поднял руки, осторожно положил их ладонями на её плечи, и руки у него дрожали от робости пред этой женщиной и желания обнять её. Тогда она сама вытянулась кверху, цепко охватила его шею тонкими, горячими руками и сказала звенящим голосом...
— Неизбежный, как судьба!.. — повторила почти набожным голосом хозяйка дома,
подняв к небесам свои томные глаза. — Ах, как должен быть величествен вид вашего Наполеона!.. Мне кажется, я его вижу
перед собою!.. Какой грандиозо [величие (итал.)] должен быть в этом орлином взгляде, в этом…
Далее Шульц не пустил ее. Он
поднял торжественно
перед собою ладонь и дал почувствовать, что сейчас начнется что-то такое, требующее благоговейшей тишины и внимания.
Марфа Андревна, идучи с своим фонарем, изо всех углов зал, гостиных и наугольных
поднимала тучи людей и гнала их
перед собою неспешно.
Так шло месяц и два.
Перед новым годом приехал в их город его шурин и остановился у них. Иван Ильич был в суде. Прасковья Федоровна ездила за покупками. Войдя к
себе в кабинет, он застал там шурина, здорового сангвиника, самого раскладывающего чемодан. Он
поднял голову на шаги Ивана Ильича и поглядел на него секунду молча. Этот взгляд всё открыл Ивану Ильичу. Шурин раскрыл рот, чтоб ахнуть, и удержался. Это движение подтвердило всё.
В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный легким шагам, шуму платья, или движению листа бумаги… хотя он не верил привидениям… но вздрогнул, быстро
поднял голову — и увидел
перед собою в сумраке что<-то> белое и, казалось, воздушное… с минуту он не знал на что подумать, так далеко были его мысли… если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты…
Я думаю, что если бы смельчак в эту страшную ночь взял свечу или фонарь и, осенив, или даже не осенив
себя крестным знамением, вошел на чердак, медленно раздвигая
перед собой огнем свечи ужас ночи и освещая балки, песок, боров, покрытый паутиной, и забытые столяровой женою пелеринки, — добрался до Ильича, и ежели бы, не поддавшись чувству страха,
поднял фонарь на высоту лица, то он увидел бы знакомое худощавое тело с ногами, стоящими на земле (веревка опустилась), безжизненно согнувшееся на-бок, с расстегнутым воротом рубахи, под которою не видно креста, и опущенную на грудь голову, и доброе лицо с открытыми, невидящими глазами, и кроткую, виноватую улыбку, и строгое спокойствие, и тишину на всем.
— Работа моя, ваше привосходительство, извольте хоть вашего Семена Яковлича спросить, здесь на знати; я не то, что плут какой-нибудь али мошенник; я одного этого бесчестья совестью не
подниму взять на
себя, а как
перед богом, так и
перед вами, должон сказать: колесо мое большое, ваше привосходительство, должон благодарить владычицу нашу, сенновскую божью матерь [Сенновская божья матерь — икона богоматери в церкви на Сенной площади Петербурга.], тем, что могу угодить господам.
Матрена. Я и говорю: перепил он французского, что ли, много. Опамятуйся, что ты? (Хотят
поднять его, он не обращает ни на кого внимания, глядит
перед собой.)
Болдухины написали самое ласковое письмо к Солобуевым, просили камердинера на словах
передать их радость дорогим гостям, буфетчик поднес ему третью рюмку сладкой водки, — и опять зазвенел колокольчик, застукала телега,
подняв за
собою пыль вдоль длинной болдухинской улицы, и уехал бойкий камердинер.
Исполнив это, Ферапонтов, наконец, осмелился
поднять глаза и увидел
перед собой решительно какую-то ангелоподобную блондинку: белокурые волосы ее, несколько зачесанные назад, спускались из-за ушей двумя толстыми локонами на правильнейшим образом очерченную шейку.
Мирович,
поднявши при этом голову и увидя
перед собой Евгению Николаевну и Руфина, приходит в удивление и привстает с своего места.
«А немного ж у тебя ресурсов», — подумал Иван Ильич, строго смотря на бедного Акима Петровича. Тот же, предчувствуя на
себе этот строгий генеральский взгляд, решился уж молчать окончательно и глаз не
подымать. Так они просидели друг
перед другом минуты две, две болезненные минуты для Акима Петровича.
Варька идет в лес и плачет там, но вдруг кто-то бьет ее по затылку с такой силой, что она стукается лбом о березу. Она
поднимает глаза и видит
перед собой хозяина-сапожника.
Володя
поднял голову и увидал
перед собой молодого человека лет тридцати, в черном сюртуке, поверх которого был передник, в чистом белье и цилиндре, держащего в руке трубку, из которой струя воды обливала улицы. Это был поливальщик улиц, и с первого взгляда Володя принял его за американца.
Дуня
подняла голову и увидела
перед собою крошечную девочку, ростом лет на пять, на шесть, но со старообразным лицом, на котором резко выделялись красные пятна золотухи, а маленькие глазки смотрели как у запуганного зверька из-под белесоватых редких ресниц.
И вот в одно из таких мгновений она ясно почувствовала, что отделяется от земли. Чьи-то сильные руки
поднимают ее с сена… Ее отяжелевшая голова опускается на чье-то плечо… Сквозь полусознание мелькают лица спящих австрийцев
перед глазами… Бледный свет фонаря слабо мигает, борясь с серым рассветом раннего утра… Вдруг, свежая, холодная струя воздуха врывается ей в легкие, приятно холодит голову, будит сознание, бодрит тело, и Милица приподнимает с трудом веки, сделав невероятное усилие над
собой.
И так глубоко задумалась Тася над этим, что не заметила, как прямо против окна остановился тот самый мальчуган, которому она
передала две недели тому назад Милку. Он долго стоял
перед окошком, всячески стараясь обратить на
себя внимание девочки, но, видя, что та так погружена в свои мысли, что не видит его,
поднял кусок обмерзлой земли с улицы и бросил его в окно.
Уже светало, когда Токарев вышел из больницы. Он шел улыбаясь, высоко
подняв голову, и жадно дышал утренней прохладой. Как будто каждый мускул, каждый нерв обновились в нем, как будто и сама душа стала совсем другая. Он чувствовал
себя молодым и смелым, слегка презирающим трусливого Антона Антоныча. И
перед ним стояла Варвара Васильевна, как она входила в комнату бешеного, — бледная, со сдвинутыми бровями и спокойным лицом, — и как это лицо вдруг осветилось горячею ласкою к нему.
И она продолжала неподвижно смотреть
перед собою. И вдруг
подняла на Александру Михайловну свое распухшее, жалкое лицо.
Семипалатов
поднял свое улыбающееся лицо и увидел
перед собой чиновника Мердяева. Мердяев стоял
перед ним и, выпучив глаза, подносил ему бумагу для подписи. Семипалатов поморщился: проза прервала поэзию на самом интересном месте.
Владимир
поднял голову и увидал
перед собой скромно, но изящно одетую миниатюрную барыньку, с миловидным, немного подкрашенным личиком фарфоровой куколки, обрамленным волосами пепельного цвета.
И он стал скоро и порывисто снимать с
себя все, до носков на ногах, и, положив вещи на полу
перед управляющим,
поднял над головою руки и сказал...
Царь сам
поднял его и
передал в руки опричников, сбросив с
себя царское облачение.
Павел Флегонтыч (с неудовольствием). Какое счастье!.. Есть из чего
поднимать такую тревогу! (Срывая с отца венок, на ухо ему.) Вы, кажется, не помните
себя; хоть бы
перед чужими людьми не стыдили меня.
Этот новый процесс состоит в том, чтобы сознательно принять те истины учения христианского, которые прежде бессознательно вливались в человечество через орган церкви и, которыми теперь живо еще человечество. Люди должны вновь
поднять тот свет, которым они жили, но который скрыт был от них, и высоко поставить его
перед собою и людьми и сознательно жить этим светом.