Неточные совпадения
Она услыхала
голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением
подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела
на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба
глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Я
поднял голову —
на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные
глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым
голосом.
Через два часа Клим Самгин сидел
на скамье в парке санатории, пред ним в кресле
на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее
на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи
глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер
поднимал дыбом поредевшие волосы
на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала
на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим
голосом он понукал Самгина...
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные
глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок.
Голос у нее был бесцветен, как у человека с больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу рядом с Таисьей, взглянув
на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась,
подняла руку, поправляя волосы над ухом.
— Хотела встать и упала, — заговорила она слабеньким
голосом, из
глаз ее текли слезы, губы дрожали. Самгин
поднял ее, уложил
на постель, сел рядом и, поглаживая ладонь ее, старался не смотреть в лицо ее, детски трогательное и как будто виноватое.
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях была царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но с большим толком, и все
поднимал глаза к небу. Замин, взявший
на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим
голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и больше походил
на мужицкого старосту, чем
на итальянского патриция.
Она покраснела, опустилась
на стул, замолчала. «Милая ты моя, милая!» — улыбаясь, думала мать. Софья тоже улыбнулась, а Николай, мягко глядя в лицо Саши, тихо засмеялся. Тогда девушка
подняла голову, строго посмотрела
на всех и, бледная, сверкнув
глазами, сухо, с обидой в
голосе, сказала...
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки
на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко
подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула
на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и
глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным
голосом кричала...
–…И все нумера обязаны пройти установленный курс искусства и наук… — моим
голосом сказала I. Потом отдернула штору —
подняла глаза: сквозь темные окна пылал камин. — В Медицинском Бюро у меня есть один врач — он записан
на меня. И если я попрошу — он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. Ну?
Очнулся — уже стоя перед Ним, и мне страшно
поднять глаза: вижу только Его огромные, чугунные руки —
на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами. Лицо — где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что
голос Его доходил ко мне с такой высоты, — он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож
на обыкновенный человеческий
голос.
Скосив
глаза направо, Ромашов увидел далеко
на самом краю поля небольшую тесную кучку маленьких всадников, которые в легких клубах желтоватой пыли быстро приближались к строю. Шульгович со строгим и вдохновенным лицом отъехал от середины полка
на расстояние, по крайней мере вчетверо больше, чем требовалось. Щеголяя тяжелой красотой приемов,
подняв кверху свою серебряную бороду, оглядывая черную неподвижную массу полка грозным, радостным и отчаянным взглядом, он затянул
голосом, покатившимся по всему полю...
В первые минуты
на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам
на здоровый бок ложится
на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли:
глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его
поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим
голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку
на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
— А когда она
поднимет глаза, вы сейчас увидите, какому пылкому и нежному сердцу служат они проводником! а
голос,
голос! что за мелодия, что за нега в нем! Но когда этот
голос прозвучит признанием… нет выше блаженства
на земле! Дядюшка! как прекрасна жизнь! как я счастлив!
— И распрекрасное дело! — ответила Улитушка, но в
голосе ее звучала такая несомненная проницательность, что Иудушка невольно
поднял на нее
глаза.
Бутлер нынче во второй раз выходил в дело, и ему радостно было думать, что вот сейчас начнут стрелять по ним и что он не только не согнет головы под пролетающим ядром или не обратит внимания
на свист пуль, но, как это уже и было с ним, выше
поднимет голову и с улыбкой в
глазах будет оглядывать товарищей и солдат и заговорит самым равнодушным
голосом о чем-нибудь постороннем.
Орлов
поднял кверху голову, сверкнул своими большими серыми
глазами на Шептуна и дрожащим
голосом крикнул...
От восторга тамбовские помещики, сплошь охотники и лихие наездники, даже ногами затопали, но гудевший зал замер в один миг, когда Вольский вытянутыми руками облокотился
на спинку стула и легким, почти незаметным наклоном головы, скорее своими ясными
глазами цвета северного моря дал знать, что желание публики он исполнит. Артист слегка
поднял голову и чуть повернул влево, вглубь, откуда раздался первый
голос: «Гамлета! Быть или не быть!»
Та тотчас погладила рукой горло и уставилась круглыми
глазами в лицо сестры. Саша встала
на ноги, оперлась рукой о стол и,
подняв голову, сильным, почти мужским
голосом певуче заговорила...
— Глупость — легка,
поднять её не трудно! — перебил его Саша. —
Поднять было чем — были деньги. Дайте-ка мне такие деньги, я вам покажу, как надо делать историю! — Саша выругался похабною руганью, привстал
на диване, протянул вперед жёлтую, худую руку с револьвером в ней, прищурил
глаза и, целясь в потолок, вскричал сквозь зубы, жадно всхлипнувшим
голосом: — Я бы показал…
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не
подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский
голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его
глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла
на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие
на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо
на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим
на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался
голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с
глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий
на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Гулянье начали молебном. Очень благолепно служил поп Глеб; он стал ещё более худ и сух; надтреснутый
голос его, произнося необычные слова, звучал жалобно, как бы умоляя из последних сил; серые лица чахоточных ткачей сурово нахмурились, благочестиво одеревенели; многие бабы плакали навзрыд. А когда поп
поднимал в дымное небо печальные
глаза свои, люди, вслед за ним, тоже умоляюще смотрели в дым
на тусклое, лысое солнце, думая, должно быть, что кроткий поп видит в небе кого-то, кто знает и слушает его.
Выгинаясь, кланяясь и вытягиваясь, как придавленная палкой змея, подьячий подползал к боярину, не смея взвести
голоса и
поднять на него своих заплывших
глаз.
Марья Павловна начала читать. Веретьев стал перед ней, скрестил руки
на груди и принялся слушать. При первом стихе Марья Павловна медленно
подняла глаза к небу, ей не хотелось встречаться взорами с Веретьевым. Она читала своим ровным, мягким
голосом, напоминавшим звуки виолончели; но когда она дошла до стихов...
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить
на погост дорогого человека, а встал
на ноги — первым делом пошёл
на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти
голос его, оживают речи, а человека, который бы ласковую руку
на голову мне положил, больше нет
на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл
глаза, сижу. Вдруг —
поднимает меня кто-то: взял за руку и
поднимает. Гляжу — Титов.
Мне до сих пор становится совестно, когда я вспомню, сколько пренебрежения было в самом звуке моего
голоса… Пасынков тихо
поднял на меня свои небольшие, но выразительные
глаза и ответил...
Тут
голос его снова иссяк, и он склонил голову. Но когда
поднял глаза, то немой ужас оледенил его всего разом и волосы встали дыбом
на голове его.
В эту секунду Воскресенский впервые
поднял глаза на Завалишина и вдруг почувствовал прилив острой ненависти к его круглым, светлым, выпученным
глазам, к его мясистому, красному и точно рваному у ноздрей носу, к покатому назад, белому, лысому лбу и фатоватой бороде. И неожиданно для самого себя он заговорил слабым, точно чужим
голосом...
— Ни
на вершок! — сверкнув
глазами, сказал безрукий и, подвинувшись всем корпусом в сторону Тихона Павловича, добавил
голосом сдавленным и строгим: — Законы! Тайные причины и силы — понимаете? —
Поднял кверху брови и многозначительно качнул головой. — Никому ничего не известно… Тьма! — Он съёжился, вобрав в себя голову, и мельнику представилось, что если б его собеседник имел руки, то он, наверное, погрозил бы ему пальцем.
Она, бывало, и глаз-то
на барыню не
поднимет, и голос-то глухо звучит…
Агнеса Ростиславовна. Вы слишком любите противоречить мне во всем. Надя, сюда. Без этого нельзя, Андрей Дементьич. Помогите мне встать. (Он помогает ей встать. Надя становится
на колени. Агнеса Ростиславовна
подымает руки.) Будь доброю женою, как была и как останешься доброю служанкою. Благословляю… (В это время за сценою
голос Иннокентиева, от которою раззевается рот и вылупливаются
глаза у Агнесы Ростиславовны.)
— Нет, я поеду, — сказала больная,
подняла глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. — Боже мой! за что же? — говорила она, и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла, ни чаще, ни реже, а все так же сыпалась
на грязь дороги,
на крыши,
на карету и
на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми
голосами, мазали и закладывали карету.
— Ну, дитятко милое, говори мне, твоему отцу духовному, какие грехи за собой помнишь? — звучит над ее склоненной головкой добрый, мягкий задушевный
голос. Робко
поднимает глаза на говорившего девочка и едва сдерживает радостный крик, готовый вырваться из груди.
На одно мгновение опустились и серые правдивые
глаза Игоря. Но вот он
поднял их снова, и, смело глядя в лицо своему новому начальнику, проговорил, понижая
голос...
И только, когда синие, сейчас заплаканные, с припухшими веками,
глаза Милицы обвели собравшихся в кружок девушек, a глубокий, низкий, грудной
голос её прозвучал над всеми этими склоненными головками, многие из них опомнились и
подняли на говорившую влажные от слез
глаза..
Она опять запела. И еще несколько песен спела. Буйный восторг, несшийся от толпы, как
на волне,
поднял ее высоко вверх.
Глаза вдохновенно горели,
голос окреп. Он наполнил всю залу, и бился о стены, и — могучий, радостный, — как будто пытался их растолкнуть.
И вот осторожным движением он снял мою руку, пожал мои пальцы и,
подняв глаза на директора, ровным и, по-видимому, спокойным
голосом произнес...
Увидала звездочка с неба плачущую девочку, ярко засветила в окошко пустой хатки, точно желая утешить сиротинку.
Подняла Галя свои заплаканные
глаза к небу, посмотрела
на звездочку, протянула к ней руки и прошептала срывающимся
голосом...
Но
на этот раз она не упала беспомощно
на его руки, а сейчас же затихла и,
подняв на него свои чудные, полные слез
глаза, спокойно, с едва заметною дрожью в
голосе сказала...
Он
поднял голову. В его потухших
глазах блеснул злобный огонек, а в
голосе прозвучали ноты еще не улегшейся ярости. Все лицо его до того исказилось, что Александр Васильевич, не бывший, как мы знаем, человеком робкого десятка, невольно отшатнулся
на стуле.
Больная вдруг насторожилась при звуке этого
голоса, перестала петь и
подняла свои опущенные до этого
глаза на мать.
Голос императрицы все возвышался и возвышался. Обеспокоенные волнением своей хозяйки, две собачки, лежавшие у ее ног
на особых тюфячках,
подняли головы и стали лаять, Екатерина взяла со стола бисквиты и дала их своим любимцам. Никита Иванович заметил, что
на глазах государыни блестели слезы. До того она была взволнована.
— Да, о нем, — вдруг
подняла голову Катя и еще полными слез
глазами в упор посмотрела
на нее. — Ведь… ты… тоже… любишь его… — добавила она глухим
голосом.
Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными
глазами, красным носом и охриплым
голосом, он сидел
на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не
поднимая глаз.
— Соня, — сказала графиня,
поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. — Соня, ты не напишешь Николиньке? — сказала графиня тихим, дрогнувшим
голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки
глаз, Соня прочла всё, чтò разумела графиня под этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность
на непримиримую ненависть в случае отказа.
Всё это по 50-тилетней привычке физически тревожно подействовало
на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и в раз, в ту минуту как государь, выйдя из саней,
поднял к нему
глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим
голосом.