Неточные совпадения
— Пойдем ужинать! — сказала хозяйка,
поднявшись с дивана, и выступила на середину
комнаты, закутывая
в шаль молодые продрогнувшие
свои члены.
Райский хотел было пойти сесть за
свои тетради «записывать скуку», как увидел, что дверь
в старый дом не заперта. Он заглянул
в него только мельком, по приезде, с Марфенькой, осматривая
комнату Веры. Теперь вздумалось ему осмотреть его поподробнее, он вступил
в сени и
поднялся на лестницу.
Наконец председатель кончил
свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с
своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли
в совещательную
комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи
поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Вернувшись из церкви, Нехлюдов разговелся с тетушками и, чтобы подкрепиться, по взятой
в полку привычке, выпил водки и вина и ушел
в свою комнату и тотчас же заснул одетый. Разбудил его стук
в дверь. По стуку узнав, что это была она, он
поднялся, протирая глаза и потягиваясь.
С этой целью он
поднялся с
своего диванчика и стал бродить из
комнаты в комнату.
— Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, — оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. Высокий пан
поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не
в своей компании человека начал шагать по
комнате из угла
в угол, заложив за спину руки.
В руках его уже был ключ.
Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер дверь
в свои комнаты, впустил князя, осторожно прошел за ним, запер дверь за собой и положил ключ
в карман.
Шатов, совершенно всеми забытый
в своем углу (неподалеку от Лизаветы Николаевны) и, по-видимому, сам не знавший, для чего он сидел и не уходил, вдруг
поднялся со стула и через всю
комнату, неспешным, но твердым шагом направился к Николаю Всеволодовичу, прямо смотря ему
в лицо. Тот еще издали заметил его приближение и чуть-чуть усмехнулся; но когда Шатов подошел к нему вплоть, то перестал усмехаться.
Под влиянием таких мыслей он
поднялся со скамейки и пошел
в обратный путь к
своему экипажу, но когда опять очутился на дворе, то его поразили: во-первых, яркий свет
в окнах
комнаты, занимаемой Екатериной Филипповной, а потом раздававшаяся оттуда через отворенную форточку игра на арфе, сопровождаемая пением нескольких дребезжащих старческих голосов.
Еще несколько мгновений, и
в комнатке сквозь окно я увидел оживленное движение встречи. Соколов, сутулый, широкоплечий брюнет, размашисто
поднялся со стула и обнял вошедшую. Из соседней
комнаты выбежала его жена и, отряхивая назад
свои жидкие волосы, повисла у нее на шее. Серяков, молодой студент из кружка, к которому прежде принадлежал и я, сначала немного нерешительно подал руку, но потом лицо его расцвело улыбкой, и он тоже поцеловался с девушкой.
Она же быстро
поднялась по лестнице, прошла через все парадные
комнаты в спальню
свою и бросилась на диван.
Съедался именинный пирог с рыбой; граненый графин с водкой пустел и наполнялся;
в комнате поднимался одушевленный говор, а Николай Матвеич все отсиживался
в своем уголке, не вступая
в общий разговор.
Мне минуло уже десять лет.
В комнате, во дворе и
в огороде сделалось тесно. Я уже ходил
в заводскую школу, где завелись
свои школьные товарищи. Весной мы играли
в бабки и
в шарик, удили рыбу, летом ходили за ягодами, позднею осенью катались на коньках, когда «вставал» наш заводский пруд; зимой катались на санках, — вообще каждое время года приносило
свои удовольствия. Но все это было не то. Меня тянуло
в лес, подальше, где
поднимались зеленые горы.
Когда
поднимается занавес и при вечернем освещении,
в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят
свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную
в домашнем обиходе; когда
в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг
своею пошлостью.
Когда вследствие частых посещений буфета шум
в приемной увеличился, со всех сторон
поднялись голоса, обращавшиеся к Протасову с просьбой: «Дедушка, хрюкни!» Долго старик отнекивался, но наконец, остановившись посреди
комнаты, стал с совершенным подсвистываньем борова хрюкать, причем непонятным образом двигал и вращал
своим огромным сферическим животом.
Ветер выл и заносил
в комнату брызги мелкого осеннего дождя; свечи у разбойников то вспыхивали широким красным пламенем, то гасли, и тогда снова
поднимались хлопоты, чтобы зажечь их. Марфа Андревна лежала связанная на полу и молча смотрела на все это бесчинство. Она понимала, что разбойники пробрались на антресоль очень хитро и что путь этот непременно был указан им кем-нибудь из
своих людей, знавших все обычаи дома, знавших все его размещение, все его ходы и выходы.
Я думала
в это время о муже, о сыне, о России; чего-то мне совестно было, чего-то жалко, чего-то хотелось, и я торопилась скорей домой,
в свою одинокую
комнату в Hôtel de Bade, чтобы на просторе обдумать все то, что только сейчас
поднялось у меня
в душе.
Он тяжко
поднялся на ноги и, ни на кого не глядя, пошел
в свою комнату.
Он
поднялся из-за
своего письменного стола, походил взад и вперед по
комнате в своем синем шелковом халате, подпоясанном красным мужичьим кушаком, и стал соображать...
Только теперь я заметил среди пестроты этой
комнаты фигуру хозяина. Он сидел
в огромном кресле, вроде председательского, с очень высокой спинкой, и теперь сделал движение, как будто хотел
подняться мне навстречу. Впрочем, движение это было скорее символическое: выходить из-за стола с близко придвинутым тяжелым креслом было неудобно. Я и принял это, как величаво-снисходительную любезность, подошел сам и назвал
свою фамилию.
Все забыли о Поэте. Он медленно
поднимается со
своего места. Он проводит рукою по лбу. Делает несколько шагов взад и вперед по
комнате. По лицу его заметно, что он с мучительным усилием припоминает что-то.
В это время из общего говора доносятся слова: «рокфор», «камамбер». Вдруг толстый человек,
в страшном увлечении, делая кругообразные жесты, выскакивает на середину
комнаты с криком...
Бьет второй звонок. Господин
в странной шубке
поднимается. Контролер берет его под руку и, продолжая горячо говорить, уходит с ним на платформу. После третьего звонка
в комнату вбегает начальник станции и садится за
свой стол.
Вскоре после этого вечера графиню Маржецкую посетил капитан Чарыковский. Когда лакей доложил о его приезде, Хвалынцев, по обыкновению,
поднялся с места, чтоб удалиться
в свою комнату, но Цезарина просила его остаться, предварив, что Чарыковский из таких людей, с которыми можно отбросить
в сторону подобную осторожность.
Обедающие шумно
поднялись и взялись за бокалы. Громкое «ура» пронеслось по всем
комнатам. Дамы заулыбались и потянулись чокаться. Пустяков
поднялся и взял
свою рюмку
в левую руку.
Замялась с минуту и, тихо с места
поднявшись, пошла
в свою комнату…
Когда мне рассказали все, я подошел и поцеловал его руку, бледную, вялую руку, которая никогда уже больше не
поднимется для удара, — и никого это особенно не удивило. Только молоденькая сестра его улыбнулась мне глазами и потом так ухаживала за мной, как будто я был ее жених и она любила меня больше всех на свете. Так ухаживала, что я чуть не рассказал ей о
своих темных и пустых
комнатах,
в которых я хуже, чем один, — подлое сердце, никогда не теряющее надежды… И устроила так, что мы остались вдвоем.
Я
поднялся во второй этаж. Рабочий кабинет Гонкура — небольшая высокая
комната, выходящая окнами
в сад, вся уставленная разными художественными произведениями.
В ней, еще больше, чем
в сенях, проглядывала артистическая натура хозяина. У нас деловые кабинеты обыкновенно поражают иностранца
своими размерами; но
в Париже даже люди, имеющие
свои собственные отели, не любят работать
в больших сараях. Французу нравятся, напротив, уютные
комнаты, которые все переполнены чем-нибудь ласкающим его взгляд.
Петр Иннокентьевич
поднялся наверх
в комнату Татьяны Петровны,
в ту самую
комнату, откуда четверть века назад он выгнал
свою родную дочь.
Со скамейки, стоявшей у ее ног, быстро
поднялась Агафониха, прерванная
в середине доклада
своей благодетельнице о приезде графа с графинею, сделала графу почти земной поклон и кубарем выкатилась из
комнаты, не забыв, впрочем, плотно притворить за собою дверь.
Тетя-мама часто плакала и все спрашивала Валю, хочет ли он уйти от нее; дядя-папа ворчал, гладил
свою лысину, отчего белые волоски на ней
поднимались торчком, и, когда мамы не было
в комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине.
Когда солнце
поднималось к зениту, попадья наглухо закрывала ставни
в своей комнате и
в темноте напивалась пьяная,
в каждой рюмке черпая острую тоску и жгучее воспоминание о погибшем сыне.