Неточные совпадения
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее,
девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого
говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить
с ним лечь.
Проводив жену наверх, Левин пошел на половину Долли. Дарья Александровна
с своей стороны была в этот день в большом огорчении. Она ходила по комнате и сердито
говорила стоявшей в углу и ревущей
девочке...
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце
говорит,
Где всё наруже, всё на воле,
Та
девочка… иль это сон?..
Та
девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели
с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?
— Ну, пожалуйста… отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? — приставали к нему
девочки. — Ты будешь Charles, или Ernest, или отец — как хочешь? —
говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его
с земли.
— Когда так, извольте послушать. — И Хин рассказал Грэю о том, как лет семь назад
девочка говорила на берегу моря
с собирателем песен. Разумеется, эта история
с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. —
С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что
девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще
с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
— За
девочками охотитесь? Поздновато! И — какие же тут
девочки? — болтал он неприлично громко. — Ненавижу
девочек, пользуюсь, но — ненавижу. И прямо
говорю: «Ненавижу тебя за то, что принужден барахтаться
с тобой». Смеется, идиотка. Все они — воровки.
Он пробовал также
говорить с Лидией, как
с девочкой, заблуждения которой ему понятны, хотя он и считает их несколько смешными. При матери и Варавке ему удавалось выдержать этот тон, но, оставаясь
с нею, он тотчас терял его.
— Меня беспокоит Лидия, —
говорила она, шагая нога в ногу
с сыном. — Это
девочка ненормальная,
с тяжелой наследственностью со стороны матери. Вспомни ее историю
с Туробоевым. Конечно, это детское, но… И у меня
с нею не те отношения, каких я желала бы.
Да, пожалуй, и не нужно обладать особенной смелостью для того, чтоб
говорить с этими людями решительно, тоном горбатой
девочки.
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно,
с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной
девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой,
говорил...
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще
девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу
с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не
говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
— Это такое важное дело, Марья Егоровна, — подумавши,
с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, — что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и
поговорить тоже
с Марфенькой. Хотя
девочки мои из повиновения моего не выходят, но все я принуждать их не могу…
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог
с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда
с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только
девочкам моим, не пожелаю. Да ты это
с чего взял:
говорил, что ли,
с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
— Что ваша совесть
говорит вам? — начала пилить Бережкова, — как вы оправдали мое доверие? А еще
говорите, что любите меня и что я люблю вас — как сына! А разве добрые дети так поступают? Я считала вас скромным, послушным, думала, что вы сбивать
с толку бедную
девочку не станете, пустяков ей не будете болтать…
Райский постучал опять, собаки залаяли, вышла
девочка, поглядела на него, разиня рот, и тоже ушла. Райский обошел
с переулка и услыхал за забором голоса в садике Козлова: один
говорил по-французски,
с парижским акцентом, другой голос был женский. Слышен был смех, и даже будто раздался поцелуй…
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего
с старушкой, и семилетней
девочки, бывшей
с ней же в тюрьме, потому что не
с кем было оставить их, — так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что
говорили со двора проходившие арестанты.
Жена моя и
говорит мне: «Коко, — то есть, вы понимаете, она меня так называет, — возьмем эту
девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я
говорю: «Возьмем,
с удовольствием».
— Да, да, — перебил меня Гагин. — Я вам
говорю, она сумасшедшая и меня
с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать — и доверяет мне. Ах, что за душа у этой
девочки… но она себя погубит, непременно.
Глядя на бледный цвет лица, на большие глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней
девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось, что это одна из предназначенных, ранних жертв чахотки, жертв,
с детства отмеченных перстом смерти, особым знамением красоты и преждевременной думы. «Может, —
говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если б я не была спасена нашей встречей».
Это
говорил Алемпиев собеседник. При этих словах во мне совершилось нечто постыдное. Я мгновенно забыл о
девочке и
с поднятыми кулаками,
с словами: «Молчать, подлый холуй!» — бросился к старику. Я не помню, чтобы со мной случался когда-либо такой припадок гнева и чтобы он выражался в таких формах, но очевидно, что крепостная практика уже свила во мне прочное гнездо и ожидала только случая, чтобы всплыть наружу.
Должно быть, во сне я продолжал
говорить еще долго и много в этом же роде, раскрывая свою душу и стараясь заглянуть в ее душу, но этого я уже не запомнил. Помню только, что проснулся я
с знакомыми ощущением теплоты и разнеженности, как будто еще раз нашел
девочку в серой шубке…
Доктор ежедневно проводил
с девочками по нескольку часов, причем, конечно, присутствовала мисс Дудль в качестве аргуса. Доктор пользовался моментом, когда Дидя почему-нибудь не выходила из своей комнаты, и
говорил Устеньке ужасные вещи.
Ему не приходилось еще никогда
говорить с кем-нибудь о своей слепоте, и простодушный тон
девочки, предлагавшей
с наивною настойчивостью этот вопрос, отозвался в нем опять тупою болью.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта
девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не
говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Мари чуть
с ума не сошла от такого внезапного счастия; ей это даже и не грезилось; она стыдилась и радовалась, а главное, детям хотелось, особенно
девочкам, бегать к ней, чтобы передавать ей, что я ее люблю и очень много о ней им
говорю.
— Ах, не
говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась
с маленькой, очень изящно одетой
девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что
говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев
с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная
девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
До вечера мы не
говорили друг
с другом; я чувствовал себя виноватым, боялся взглянуть на него и целый день не мог ничем заняться; Володя, напротив, учился хорошо и, как всегда, после обеда разговаривал и смеялся
с девочками.
Любочка не любит ломаться при посторонних, и, когда кто-нибудь при гостях начинает целовать ее, она дуется и
говорит, что терпеть не может нежностей; Катенька, напротив, при гостях всегда делается особенно нежна к Мими и любит, обнявшись
с какой-нибудь
девочкой, ходить по зале.
Девочки, в особенности Катенька,
с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи, папа
говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
Видно было, что ее мамашане раз
говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою
девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая,
с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
— Странная это у вас служанка, —
говорил мне князь, сходя
с лестницы. — Ведь эта маленькая
девочка ваша служанка?
— Ничего еще неизвестно, — отвечал он, соображая, — я покамест догадываюсь, размышляю, наблюдаю, но… ничего неизвестно. Вообще выздоровление невозможно. Она умрет. Я им не
говорю, потому что вы так просили, но мне жаль, и я предложу завтра же консилиум. Может быть, болезнь примет после консилиума другой оборот. Но мне очень жаль эту
девочку, как дочь мою… Милая, милая
девочка! И
с таким игривым умом!
— Ты ведь
говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный,
с чувством,
с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то
с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты,
девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны были Раисе Павловне: они точно успокаивали в ней того беса, который мучил ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не
говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к ней
с своей обычной пассивностью.
Он усадил ее на траву, нарвал цветов и кинул ей; она перестала плакать и тихо перебирала растения, что-то
говорила, обращаясь к золотистым лютикам, и подносила к губам синие колокольчики. Я тоже присмирел и лег рядом
с Валеком около
девочки.
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону. — Юрий Алексеич, у меня к вам просьба, — сказал он. — Очень прошу вас об одном. Поезжайте, пожалуйста,
с моими сестрами, иначе
с ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно. Он всегда такие гадости
говорит девочкам, что они просто готовы плакать. Право, я враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам ему по морде!..
Скоро я перестала учиться у Покровского. Меня он по-прежнему считал ребенком, резвой
девочкой, на одном ряду
с Сашей. Мне было это очень больно, потому что я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но меня не замечали. Это раздражало меня более и более. Я никогда почти не
говорила с Покровским вне классов, да и не могла
говорить. Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады.
— О, пусто бы вам совсем было, только что сядешь, в самый аппетит,
с человеком
поговорить, непременно и тут отрывают и ничего в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые на стене висели, закрыла и
говорит: — Посиди, — а сама пошла
с девочкой, а я один за шкапами остался и вдруг слышу, князь
девочку раз и два поцеловал и потетешкал на коленах и
говорит...
—
Девочки… подождите… не бранитесь, —
говорил он, перемежая каждое слово вздохами, происходившими от давнишней одышки. — Честное слово… докторишки разнесчастные… все лето купали мои ревматизмы… в каком-то грязном… киселе… ужасно пахнет… И не выпускали… Вы первые… к кому приехал… Ужасно рад…
с вами увидеться… Как прыгаете?.. Ты, Верочка… совсем леди… очень стала похожа… на покойницу мать… Когда крестить позовешь?
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую
девочку,
говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, —
с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
С этого вечера мы часто сиживали в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать «Камчадалку». Я не мог ответить ей, о чем идет речь в этой бесконечной книге, — бесконечной потому, что за второй частью,
с которой мы начали чтение, явилась третья; и
девочка говорила мне, что есть четвертая.
— Гм! Не интрижка ли
с кем-нибудь из дворовых, а тебе показалось, что Татьяна Ивановна? Не Даша ли, садовника дочь? пролазливая
девочка! Замечена, потому и
говорю, что замечена. Анна Ниловна выследила… Да нет же, однако! Ведь он
говорил, что жениться хочет. Странно! странно!
Аксюша. Для вас? Это дело другое, так бы вы и
говорили. А то что вам за надобность беречь меня и смотреть за мной! Просто вы ревнуете. Вы знатная барыня, а я
девочка с улицы, и вы ко мне ревнуете своего любовника.
По щеке у Лиды поползла крупная слеза и капнула на книжку. Саша тоже опустила глаза и покраснела, готовая заплакать. Лаптев от жалости не мог уже
говорить, слезы подступили у него к горлу; он встал из-за стола и закурил папироску. В это время сошел сверху Кочевой
с газетой в руках.
Девочки поднялись и, не глядя на него, сделали реверанс.
Жена его часто уходила во флигель,
говоря, что ей нужно заняться
с девочками, но он знал, что она ходит туда не заниматься, а плакать у Кости.
Высокий человек в кожаном переднике,
с голыми огромными руками, держит на плече
девочку лет шести, серенькую, точно мышь, и
говорит женщине, идущей рядом
с ним, ведя за руку мальчугана, рыжего, как огонь...
Яков положил голову спящей
девочки на плечо себе, охватил руками её тонкое тельце и
с усилием поднялся на ноги, шёпотом
говоря...
Ночью Дарья Михайловна сообщила мне, что родилась
девочка, но что роженица в опасном положении; потом по коридору бегали, был шум. Опять приходила ко мне Дарья Михайловна и
с отчаянным лицом, ломая руки,
говорила...