Неточные совпадения
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее,
говоря, что это ничего дурного не доказывает, что все
дети дерутся; но,
говоря это, в душе
своей Левин думал: «нет, я не буду ломаться и
говорить по-французски
со своими детьми, но у меня будут не такие
дети; надо только не портить, не уродовать
детей, и они будут прелестны. Да, у меня будут не такие
дети».
Иногда, напротив, он придет от пустяков в восторг: какой-нибудь сытый ученик отдаст
свою булку нищему, как делают добродетельные
дети в хрестоматиях и прописях, или примет на себя чужую шалость, или покажется ему, что насупившийся ученик думает глубокую думу, и он вдруг возгорится участием к нему,
говорит о нем
со слезами, отыскивает в нем что-то таинственное, необычайное, окружит его уважением: и другие заразятся неисповедимым почтением.
— Если вы желаете знать, то по разврату и тамошние, и наши все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в
своей нищете смердит и ничего в этом дурного не находит. Русский народ надо пороть-с, как правильно
говорил вчера Федор Павлович, хотя и сумасшедший он человек
со всеми
своими детьми-с.
Удивленная мать с каким-то странным чувством слушала этот полусонный, жалобный шепот…
Ребенок говорил о
своих сонных грезах с такою уверенностью, как будто это что-то реальное. Тем не менее мать встала, наклонилась к мальчику, чтобы поцеловать его, и тихо вышла, решившись незаметно подойти к открытому окну
со стороны сада.
По крайней мере я могу вас в этом уверить, что при прощании
со мною он,
говоря о
своем совершенно расстроенном здоровье, мне сказал, что вся надежда его на родственников, которые призрят его
детей.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости
своему голосу, — извольте
со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все
говорит: «Сколько,
говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все
дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Отцы и матери смотрели на
детей со смутным чувством, где недоверие к молодости, привычное сознание
своего превосходства над
детьми странно сливалось с другим чувством, близким уважению к ним, и печальная, безотвязная дума, как теперь жить, притуплялась о любопытство, возбужденное юностью, которая смело и бесстрашно
говорит о возможности другой, хорошей жизни.
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот и вы, как всегда, красивая и нарядная! (франц.)] —
говорит он, обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне, отрывая ее таким образом от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как
со слезами на глазах решается доверить
свое дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет
свою даму прямо к роялю.
— Оно, —
говорит, — это так и надлежит, чтобы это мучение на мне кончилось, чем еще другому достанется, потому что я, —
говорит, — хорошего рода и настоящее воспитание получил, так что даже я еще самым маленьким по-французски богу молился, но я был немилостивый и людей мучил, в карты
своих крепостных проигрывал; матерей с
детьми разлучал; жену за себя богатую взял и
со света ее сжил, и, наконец, будучи во всем сам виноват, еще на бога возроптал: зачем у меня такой характер?
К службе и к
своим перекочевкам с места на место он относился с редким легкомыслием, и когда при нем серьезно
говорили о чинах, орденах, окладах, то он добродушно улыбался и повторял афоризм Пруткова: «Только на государственной службе познаешь истину!» У него была маленькая жена
со сморщенным лицом, очень ревнивая, и пятеро тощеньких
детей; жене он изменял,
детей любил, только когда видел их, а в общем относился к семье довольно равнодушно и подшучивал над ней.
Анна Анисимовна
со своими детьми живет у Анны Михайловны в бывших комнатах Долинского. Отношения их с Анной Михайловной самые дружеские. Анна Анисимовна никогда ничего не
говорит хозяйке ни о Дорушке, ни о Долинском, но каждое воскресенье приносит с собою от ранней обедни вынутую заупокойную просфору. Долинского она терпеть не может, и при каждом случайном воспоминании о нем лицо ее судорожно передвигается и принимает выражение суровое, даже мстительное.
Сплошь да рядом стало случаться то, что она, как и всегда, разговаривая
со мной через посредство других, т. е.
говоря с посторонними, но обращая речь ко мне, выражала смело, совсем не думая о том, что она час тому назад
говорила противоположное, выражала полусерьезно, что материнская забота — это обман, что не стоит того — отдавать
свою жизнь
детям, когда есть молодость и можно наслаждаться жизнью.
Суд был в четверг. Но прошло уже воскресенье, а старик всё не возвращался, и не было никаких известий. Во вторник перед вечером Варвара сидела у открытого окна и прислушивалась: не приедет ли старик. В соседней комнате Липа играла
со своим ребенком. Она подбрасывала его на руках и
говорила в восхищении...
Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча,
со слезами, — он не мог
говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством
ребенка, который наконец получил
свою любимую игрушку, и сказал...
Позвали к себе Наташу, и Варвара Михайловна постаралась растолковать ей, что она уже не
ребенок, что она уже девушка-невеста, что ей надо более заботиться о
своей наружности, глаже причесывать
свою голову, лучше одеваться, более обращать внимания на молодых людей, на их с нею обращение и разговоры, и самой быть осторожнее в словах и не
говорить всякий домашний вздор, какой придет в голову, а быть
со всеми ласковой, внимательной и любезной.
— Серьезно. История с депешей — знамение в некотором роде. До вчерашнего дня я мечтал, как неразумное
дитя, о каком-то радужном конторском месте… Вчера… или нет, сегодня ночью… после расскажу, в какой обстановке… почувствовал я,
со всей горечью,
свое убожество… понимаете, как члена общества… а теперь вот сознательно
говорю вам: бросьте, не хлопочите, не хочу я быть ничем, кроме того, что я есть.
— Как с чего… Вот и нынче заговорила
со мной о
своей девочке… «Кабы, —
говорит она, — жива была, играла бы теперь с Васей, — красные бы были
дети…» А мне каково слушать да знать, да сказать не сметь…
Сколько раз она ни
говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя
свое знание в
ребенка, уже боявшегося, что вот-вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании
со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол.
— Энто, —
говорит, — пистолет, ты не ладно придумал. У меня тут вас, псковичей, пол-лазарета. Все к
своей губернии притулились. Ежели всех на бабий фронт к бабам отпускать, кто же воевать до победного конца будет? Я, что ли,
со старшей сестрой в резерве? У меня, золотой мой, у самого в Питере жена-дети, тоже
свое семейство некупленное… Однако ж терплю, с должности
своей не сигаю, а и я ведь не на мякине замешен. Крошки с халата бы лучше сдул, ишь обсыпался, как цыган махоркой…