Неточные совпадения
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила,
берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
«Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почесывая затылок, — только вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я
велел ему идти вперед, и после долгого странствовия по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате,
на самом
берегу моря.
Не угощай и не потчевай никого, а
веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего
береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего
на свете.
«…
на его место, — шепотом читал он дальше, — прочат в министры князя И. В., а товарищем И. Б — а… Женщины подняли гвалт… П. П. проиграл семьдесят тысяч… X — ие уехали за границу… Тебе скучно, вижу, что морщишься — спрашиваешь — что Софья Николаевна (начал живее читать Райский): сейчас, сейчас, я
берег вести о ней pour la bonne bouch [
на закуску (фр.).]…»
Вера,
на другой день утром рано, дала Марине записку и
велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять
на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки
на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
Когда будете в Маниле,
велите везти себя через Санта-Круц в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые снятся только во сне да изображаются
на картинах;
на нем какая-то миньятюрная хижина в кустах; с одной стороны
берега смотрятся в реку ряды домов, лачужек, дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
Фрегат
повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого в госпиталь, в отысканную в другом заливе, верстах в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить
на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды оказались тщетными. Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе в 4˚) сквозь буруны
на шлюпках, по канату,
на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи, в противуположной стороне от бухты Хеда.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы узнали, что эти «люди»
ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают
на берег и т. п. Еще узнали, что у них один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться
на рейде; люди уже бросились
на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и
на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
«Там вас капитан
на самый верх посадит, — говорили мне друзья и знакомые (отчасти и вы, помните?), — есть не
велит давать,
на пустой
берег высадит».
Мелкие речки
на берегу моря. — Сухая мгла и звукопроницаемость воздуха. — Обоняние охотника. — Беспокойство и сомнения. — Перевал
на реку Нахтоху. — Следы человека. — Удэгеец Янсели. — Притоки реки. — Удэгеец Монгули. — Китаец, укравший соболя. — Туземное население. — Кладбище. — Тревожная
весть. — Исчезновение Хей-ба-тоу. — Безвыходное положение.
Мы шли
берегом моря и разговаривали о том, как могло случиться, что Хей-ба-тоу пропал без
вести. Этот вопрос мы поднимали уже сотый раз и всегда приходили к одному и тому же выводу: надо шить обувь и возвращаться к староверам
на Амагу.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с одного
берега на другой. Деревья, упавшие
на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно,
вела к истокам Улахе.
От гольдских фанз шли 2 пути. Один был кружной, по левому
берегу Улахе, и
вел на Ното, другой шел в юго-восточном направлении, мимо гор Хуанихеза и Игыдинза. Мы выбрали последний. Решено было все грузы отправить
на лодках с гольдами вверх по Улахе, а самим переправиться через реку и по долине Хуанихезы выйти к поселку Загорному, а оттуда с легкими вьюками пройти напрямик в деревню Кокшаровку.
Он постоянно посылал разведчиков то
на реку Иодзыхе, то
на берег моря, то по тропе
на север. Вечером он делал сводки этим разведкам и сообщал их мне ежедневно. Чжан Бао
вел большую корреспонденцию. Каждый почти день прибегал к нему нарочный и приносил письма.
С высокого
берега смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь
на открытом месте каждое из них в одиночку
ведет жестокую борьбу с морозами и холодными ветрами, и каждому приходится осенью и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до земли, жалобно скрипеть, — и никто не слышит этих жалоб.
Предварительно уговорившись с рядовым или гиляком, несколько человек каторжных бегут из тюрьмы и в условленном месте, где-нибудь в тайге или
на морском
берегу, встречаются со своим конвоиром; тот
ведет их назад в тюрьму, как пойманных, и получает по три рубля за каждого; потом, конечно, происходит дележ.
Из Александровска в Арковскую долину
ведут две дороги: одна — горная, по которой при мне не было проезда, так как во время лесных пожаров
на ней сгорели мосты, и другая — по
берегу моря; по этой последней езда возможна только во время отлива.
Обратно Ганна прошла
берегом Култыма и напала
на след по мокрой траве, который
вел к ним
на покос.
Нашу карету и повозку стали грузить
на паром, а нам подали большую косную лодку,
на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным с
берега на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде,
повели под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня
на руки и понес прямо по воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
Выйдут
на берег покатый
К русской великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап
на песке;
Барку
ведут бечевою,
Чу, бурлаков голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы, леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка землю целует,
Плачет — и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?..»
— Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься — я рад…
В Крыму,
на Черном море,
на берегах Дуная гремела война, но мы так далеко засели, что
вести о перипетиях военных действий доходили до нас медленно и смутно.
Я принялся расхаживать взад и вперед вдоль
берега,
ведя за собой лошадей и бранясь с Электриком, который
на ходу то и дело дергал головой, встряхивался, фыркал, ржал; а когда я останавливался, попеременно рыл копытом землю, с визгом кусал моего клепера в шею, словом,
вел себя как избалованный pur sang.
— Нет, я учитель. Отец мой — управляющий заводом в Вятке, а я пошел в учителя. Но в деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это посадили в тюрьму. После тюрьмы — служил приказчиком в книжном магазине, но —
вел себя неосторожно и снова попал в тюрьму, потом — в Архангельск выслали. Там у меня тоже вышли неприятности с губернатором, меня заслали
на берег Белого моря, в деревушку, где я прожил пять лет.
Однажды старик
велел принести
на берег самовар. Лиза разливала чай. Александр упрямо отказался от чаю, сказав, что он не пьет его по вечерам.
Люди Басманова и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались в плен, другие бежали. Максиму вырыли могилу и похоронили его честно. Между тем Басманов
велел раскинуть
на берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его, один из начальных людей рати, доложил Серебряному, что боярин бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
Затем она невольно спросила себя: что такое, в самом деле, это сокровище? действительно ли оно сокровище и стоит ли
беречь его? — и увы! не нашла
на этот вопрос удовлетворительного ответа. С одной стороны, как будто совестно остаться без сокровища, а с другой… ах, черт побери! да неужели же весь смысл, вся заслуга жизни в том только и должны выразиться, чтобы каждую минуту
вести борьбу за сокровище?
Через реку поплыл тяжёлый чёрный паром, три чёрных монаха — двое у струны, один
на руле —
вели его, за ним широкими крыльями простёрлась по воде рябь, и отражения заколебались, ожив и точно выбегая
на зелёный
берег.
Он
велел их повесить
на барках и пустить вниз по Волге, мимо бунтующих
берегов.
— Так и поймал! — сказал старик. — Далече, брат, теперь… — И он опять печально покачал головою. В это время пешие и конные казаки с громким говором и треском сучьев послышались по
берегу. —
Ведут каюк, что ли? — крикнул Лука. — Молодец, Лука! тащи
на берег! — кричал один из казаков.
— Я? Да, я тоже был порядочно измят,
на берег меня втащили без памяти. Нас принесло к материку, за Амальфи [Амальфи — город
на побережье Салернского залива.] — чуждое место, но, конечно, свои люди — тоже рыбаки, такие случаи их не удивляют, но делают добрыми: люди, которые
ведут опасную жизнь, всегда добры!
— Честь имею донести, — сказал Двинской, опустя руки по швам, — что я, обходя цепь, протянутую по морскому
берегу, заметил шагах в пятидесяти от него лодку, которая плыла в Данциг; и когда гребцы, несмотря
на оклик часовых, не отвечали и не останавливались, то я
велел закричать лодке причаливать к
берегу, а чтоб приказание было скорее исполнено, скомандовал моему рунду приложиться.
— С матросиком-то? Уж и не знаю, Саша.
Берегу я его, как клад, того-этого, драгоценнейший,
на улицу не выпускаю. Вот, Саша, чистота! Пожалуй, и тебе не уступит. Я б и тебя тревожить не стал, одним бы матросиком обошелся, да
повелевать он, того-этого, не умеет. О, проклятое рабье племя — даже и тут без генеральского сына не обойдешься! Не сердись, Саша, за горькие слова.
Не обращая никакого вниманья
на то, что выделывали вокруг него обрадованные утром молодые кобылки, стрыгунки и сосунчики, и зная, что здоровее всего, особенно в его лета, прежде напиться хорошенько натощак, а потом уже есть, он выбрал где поотложее и просторнее
берег, и, моча копыты и щетку ног, всунул храп в воду и стал сосать воду сквозь свои прорванные губы,
поводить наполнявшимися боками и от удовольствия помахивать своим жидким, пегим хвостом с оголенной репицею.
— Что это… — Но его голос оборвался. — Ну, хорошо, — продолжал он, — сейчас не могу я благодарить. Вы понимаете. Оглянитесь, Молли, — заговорил он,
ведя рукой вокруг, — вот все то, как вы строили
на берегу моря, как это нам представлялось тогда. Узнаете ли вы теперь?
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она
ведет между кустов вдоль по
берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда
на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва
на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода
ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться
на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
— Небо или ад… а может быть и не они; твердое намерение человека
повелевает природе и случаю; — хотя с тех пор как я сделался нищим, какой-то бешеный демон поселился в меня, но он не имел влияния
на поступки мои; он только терзал меня; воскрешая умершие надежды, жажду любви, — он странствовал со мною рядом по
берегу мрачной пропасти, показывая мне целый рай в отдалении; но чтоб достигнуть рая, надобно было перешагнуть через бездну. Я не решился; кому завещать свое мщение? кому его уступить?
Мы пришли в Керчь поздно вечером и принуждены были ночевать под мостками с пароходной пристани
на берег. Нам не мешало спрятаться: мы знали, что из Керчи, незадолго до нашего прихода, был вывезен весь лишний народ — босяки, мы побаивались, что попадём в полицию; а так как Шакро путешествовал с чужим паспортом, то это могло
повести к серьёзным осложнениям в нашей судьбе.
Но, как это часто бывает
на Черном море, внезапно сорвавшийся бог
весть откуда ветер подул от
берега и стал уносить катер в море с постепенно возрастающей скоростью.
Когда их работа кончена и мокрая сеть вновь лежит
на носовой площадке баркаса, я вижу, что все дно застлано живой, еще шевелящейся рыбой. Но нам нужно торопиться. Мы делаем еще круг, еще и еще, хотя благоразумие давно уже
велит нам вернуться в город. Наконец мы подходим к
берегу в самом глухом месте. Яни приносит корзину, и с вкусным чмоканьем летят в нее охапки большой мясистой рыбы, от которой так свежо и возбуждающе пахнет.
И им тех городов дворян и детей боярских, велети имая приведчи к себе и бить
велеть по торгом кнутом и сажать в тюрьму; а из тюрьмы выимая велети их давать
на крепкие поруки с записьми, что им быти с ними
на государеве службе; и отписывать поместья и приказывать
беречь до государева указу, и отписных поместий крестьянам слушать их ни в чем не
велеть».
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но от огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая
на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он
вел шлюпку, держась к
берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Развязка
повести, происходящая
на песчаном
берегу моря в Испании, куда прибыл для этого русский фрегат; чудесное избавление, из-под ножей убийц, героя романа тем самым морским офицером, от которого Завольский бежал в Испанию, и который оказался родным братом, а не любовником героини романа — все это слишком самовольно устроено автором и не удовлетворяет читателя.
Mарина. Так конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть
велишь! Ну, Никита, помни.
Берегла я свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул. Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня. Убил ты меня, да я
на тебя зла не держу. Бог с тобой. Лучше найдешь — позабудешь, хуже найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за голову.)
Дома он лег в постель,
велел налить какой-то тизаны и в первый раз признался, что дорого бы дал, если бы был
на варварских, но покойных
берегах Невы.
Анатоль не хотел пропустить этой встречи; он взял его за руку и просил выслушать его. Он говорил долго и горячо. Удивленный поляк слушал его с вниманием, пристально смотрел
на него и, глубоко потрясенный, в свою очередь сказал ему: «Вы прилетели, как голубь в ковчег, с
вестью о близости
берега — и именно в ту минуту, когда я покинул родину и начинаю странническую жизнь. Наконец-то начинается казнь наших врагов, стан их распадается, и если русский офицер так говорит, как вы, еще не все погибло!»
Целые стаи больших лодок, нагруженных разным мелким товаром, пользуясь водопольем, приходят с Волги через озеро Кабан и буквально покрывают Булак. Казанские жители всегда с нетерпением ожидают этого времени как единственной своей ярмарки, и
весть: «Лодки пришли» мгновенно оживляет весь город. [Эта весенняя ярмарка продолжается и теперь, даже в больших размерах, как мне сказывали; вся же местность торга
на водах и
берегах Булака получила общее название «Биржи».]
Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева
На берегах Эдема светлых рек
В спокойствии
вели невинный век.
Веди,
веди меня под липовые сени,
Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера,
на тихий скат холмов!..
Да вновь увижу я ковры густых лугов,
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных
берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.
Вот Строгоновы, как получили от царя письмо, послали приказчиков еще собирать народ к себе. И больше
велели подговаривать казаков с Волги и с Дону. А в то время по Волге, по Дону казаков много ходило. Соберутся шайками по 200, 300, 600 человек, выберут атамана и плавают
на стругах, перехватывают суда, грабят, а
на зиму становятся городком
на берегу.
На другое утро командир благодарил матросов и
велел отпустить
на берег вторую вахту. И ей он сказал то же напутствие и взял то же обещание. С рассветом следующего дня предположено было сняться с якоря.