Неточные совпадения
Опять я испугалася,
Макара Федосеича
Я не узнала: выбрился,
Надел ливрею шитую,
Взял
в руки булаву,
Как не
бывало лысины.
Смеется: — Что ты вздрогнула? —
«Устала я, родной...
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили.
Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать
в школу. К статью ли, покойник-свет и
руками и ногами, Царство ему Небесное!
Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал
в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так не терзало мое сердце, как невинность
в сетях коварства. Никогда не
бывал я так собой доволен, как если случалось из
рук вырвать добычь от порока.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту:
бывало, так его
в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув
руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Прошу прощенья! я, кажется, вас побеспокоил. Пожалуйте, садитесь сюда! Прошу! — Здесь он усадил его
в кресла с некоторою даже ловкостию, как такой медведь, который уже
побывал в руках, умеет и перевертываться, и делать разные штуки на вопросы: «А покажи, Миша, как бабы парятся» или: «А как, Миша, малые ребята горох крадут?»
Но господа средней
руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни
в чем не
бывало садятся за стол
в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «хвост у сома, весь из жира».
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман
в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой
в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть
в его положении!» И так жалко станет, что,
бывало, подойдешь к нему, возьмешь за
руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
На миг остолбенев, как прекрасная статуя, смотрела она ему
в очи и вдруг зарыдала, и с чудною женскою стремительностью, на какую
бывает только способна одна безрасчетно великодушная женщина, созданная на прекрасное сердечное движение, кинулась она к нему на шею, обхватив его снегоподобными, чудными
руками, и зарыдала.
Я льстил безбожно, и только что,
бывало, добьюсь пожатия
руки, даже взгляда, то укоряю себя, что это я вырвал его у нее силой, что она сопротивлялась, что она так сопротивлялась, что я наверное бы никогда ничего не получил, если б я сам не был так порочен; что она,
в невинности своей, не предусмотрела коварства и поддалась неумышленно, сама того не зная, не ведая, и прочее и прочее.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ
бывает: до последнего момента рядят человека
в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими
руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
А тут Катерина Ивановна,
руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, — что
в болезни этой и всегда
бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят!
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает
в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву
бывает… Вы человек рассудительный, и мы будем его руководить, то есть попросту его
руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
— Павля все знает, даже больше, чем папа.
Бывает, если папа уехал
в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины
руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
Блестела золотая парча, как ржаное поле
в июльский вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он
побывал в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными
рукою величайшего из художников — божьей
рукой».
— Странный город, — говорила Спивак, взяв Клима под
руку и как-то очень осторожно шагая по дорожке сада. — Такой добродушно ворчливый. Эта воркотня — первое, что меня удивило, как только я вышла с вокзала. Должно быть, скучно здесь, как
в чистилище. Часто
бывают пожары? Я боюсь пожаров.
Он закрыл глаза, и, утонув
в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно
бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой
в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Среднего роста, он был не толст, но кости у него широкие и одет он во все толстое.
Руки тяжелые, неловкие, они прятались
в карманы, под стол, как бы стыдясь широты и волосатости кистей. Оказалось, что он изъездил всю Россию от Астрахани до Архангельска и от Иркутска до Одессы,
бывал на Кавказе,
в Финляндии.
Память показывала десятка два уездных городов,
в которых он
бывал. Таких городов — сотни. Людей, подобных Денисову и Фроленкову, наверное, сотни тысяч. Они же — большинство населения городов губернских. Люди невежественные, но умные, рабочие люди…
В их
руках — ремесла, мелкая торговля. Да и деревня
в их
руках, они снабжают ее товарами.
— Воспитывает. Я этого — достоин, ибо частенько пиан
бываю и блудословлю плоти ради укрощения. Ада боюсь и сего, — он очертил
в воздухе
рукою полукруг, — и потустороннего. Страха ради иудейска с духовенством приятельствую. Эх, коллега! Покажу я вам одного диакона…
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте, подняв
руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы
бываете в Думе?
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина
рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду
в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же,
в городе, выполняю, а здесь у меня люди
бывают только
в Новый год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
А ничего не
бывало: Илья Ильич ко вдове не ходит, по ночам мирно почивает, карт
в руки не берет.
— Да выпей, Андрей, право, выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе этакой не сделает! — говорил он нетвердо. — Она споет Casta diva, а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только,
бывало,
в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то, что не повар: тот Бог знает какими
руками заправляет пирог, а Агафья Матвевна — сама опрятность!
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте
руку, что-то мешает, как будто лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как
бывает в глубоком горе, а между тем, странно, и
в горе и
в счастье,
в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как
в горе, от слез стало бы легко…
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А
бывало, так у ней все и кипит
в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и
в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
Захар неопрятен. Он бреется редко; и хотя моет
руки и лицо, но, кажется, больше делает вид, что моет; да и никаким мылом не отмоешь. Когда он
бывает в бане, то
руки у него из черных сделаются только часа на два красными, а потом опять черными.
А если и
бывает, то
в сфере рабочего человека,
в приспособлении к делу грубой силы или грубого уменья, следовательно, дело
рук, плечей, спины: и то дело вяжется плохо, плетется кое-как; поэтому рабочий люд, как рабочий скот, делает все из-под палки и норовит только отбыть свою работу, чтобы скорее дорваться до животного покоя.
Потом повели
в конюшню, оседлали лошадей, ездили
в манеже и по двору, и Райский ездил. Две дочери, одна черненькая, другая беленькая, еще с красненькими, длинными, не по росту, кистями
рук, как
бывает у подрастающих девиц, но уже затянутые
в корсет и бойко говорящие французские фразы, обворожили юношу.
«Меланхолихой» звали какую-то бабу
в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как
рукой.
Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век
в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними
бывали живые споры, что он брал ее за
руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал
в парк вдвоем, являлся
в другие часы, когда тетки спали или
бывали в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
Ты забыл, что,
бывало,
в молодости, когда ты приносил бумаги из палаты к моему отцу, ты при мне сесть не смел и по праздникам получал не раз из моих
рук подарки.
Все это неслось у ней
в голове, и она то хваталась опять за перо и бросала, то думала пойти сама, отыскать его, сказать ему все это, отвернуться и уйти — и она бралась за мантилью, за косынку, как,
бывало, когда торопилась к обрыву. И теперь, как тогда,
руки напрасно искали мантилью, косынку. Все выпадало из
рук, и она, обессиленная, садилась на диван и не знала, что делать.
«У меня с
рук не сходила, — вспоминал старик, —
бывало, и ходить учу, поставлю
в уголок шага за три да и зову ее, а она-то ко мне колыхается через комнату, и не боится, смеется, а добежит до меня, бросится и за шею обымет.
Я видел, с каким мучением и с каким потерянным взглядом обернулся было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд как ни
в чем не
бывало и, нисколько не думая стушевываться, развязно сел на диван и начал
рукой ерошить свои волосы, вероятно
в знак независимости.
Мы вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши
рукой. Вдруг я посмотрел на него и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного и
в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда,
в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв
рукой, к извозчику и вслушивался, и ушами и глазами,
в мой бессвязный лепет. У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем,
бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
— Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали,
бывает. Еще и денег надают, под какой час попадешь, — тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. — Ан, вот оно что. Видно, сгад наш не
в руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую и благозвучную речь.
Иван Яковлич ничего не отвечал на это нравоучение и небрежно сунул деньги
в боковой карман вместе с шелковым носовым платком. Через десять минут эти почтенные люди вернулись
в гостиную как ни
в чем не
бывало. Алла подала Лепешкину стакан квасу прямо из
рук, причем один рукав сбился и открыл белую, как слоновая кость,
руку по самый локоть с розовыми ямочками, хитрый старик только прищурил свои узкие, заплывшие глаза и проговорил, принимая стакан...
— Она и теперь
в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной
рукой то место, где у других людей
бывает шея, а у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Этот разговор был прерван появлением Марьи Степановны, которая несколько времени наблюдала разговаривавших
в дверную щель. Ее несказанно удивлял этот дружеский характер разговора, хотя его содержание она не могла расслышать. «И не разберешь их…» — подумала она, махнув
рукой, и
в ее душе опять затеплилась несбыточная мечта. «Чего не
бывает на свете…» — думала старуха.
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумел от страха, что умрет его мальчик, и часто, особенно после того, как проведет,
бывало, его по комнате под
руку и уложит опять
в постельку, — вдруг выбегал
в сени,
в темный угол и, прислонившись лбом к стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не было слышно у Илюшечки.
—
Бывает в нощи. Видишь сии два сука?
В нощи же и се Христос руце ко мне простирает и
руками теми ищет меня, явно вижу и трепещу. Страшно, о страшно!
Они строят тенета колесного типа, причем основные нити
бывают длиной от 5 до 7 м и так прочны, что их свободно можно оттягивать
в сторону
рукой.
Собой красавец, богат,
в «ниверситетах» обучался, кажись, и за границей
побывал, говорит плавно, скромно, всем нам
руки жмет.
И будто
в руках у меня серп, и не простой серп, а самый как есть месяц, вот когда он на серп похож
бывает.
— Да, остережется. Всяко
бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за
руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый
в воду… А какое упал?.. Во-вон,
в камыши полез, — прибавил он, прислушиваясь.
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть.
Бывает, что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя
в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы
в руку? А? не
бывает этого? сказывай, не
бывает?
Даже,
бывало,
в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и
в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской
руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, стакана, наполненного жирною
рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога.
Бывало, по целым дням кисти
в руки не берет; найдет на него так называемое вдохновенье — ломается, словно с похмелья, тяжело, неловко, шумно; грубой краской разгорятся щеки, глаза посоловеют; пустится толковать о своем таланте, о своих успехах, о том, как он развивается, идет вперед…
— Я говорю с вами, как с человеком,
в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте
бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу
руку, — она протянула ему
руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.