Неточные совпадения
В тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал не одетую снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе
белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось, что именно
от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный
холод.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном
белье, несмотря на
холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый
от злобы, заявил...
Приятности, загрубевшие хотя
от зноя и
холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка или смех сердечный; а
от него виден становился ряд зубов
белее чистейшей слоновой кости.
На столе, между зажженными канделябрами, торчали из мельхиоровой вазы, отпотевшей
от холода, два
белых осмоленных горлышка бутылок, и свет жидким, дрожащим золотом играл в плоских бокалах с вином.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились.
От белых стен маленькой комнаты веяло сухим
холодом, тусклой печалью. В большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет
от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи
бела дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил
холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
На дачу Иванова вела лесная тропинка, которую сплошь занесло снегом… Из-за стволов и сугробов кое-где мерцали одинокие огоньки. Несколько минут назад мне пришлось пройти мимо бывшей генеральской дачи, теперь я подходил к бывшей дачке Урмановых.
От обеих на меня повеяло
холодом и тупой печалью. Я подошел к палисаднику и взглянул в окно, в котором видел Урманова. Черные стекла были обведены
белой рамкой снега… Я стоял, вспоминал и думал…
Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на
белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию — двухэтажный, очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших
от качки и
холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками: «…Привет тебе… приют священный…»
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на улицах, на крышах и на плешивых бурых горах, а вода в заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее
белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали
от холода, ежились, потирали озябшие руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора по неподвижной глади воды.
«Тик-ток, тик-ток… — лениво стучал сторож. — Тик-ток…» В большое старое окно виден сад, дальние кусты густо цветущей сирени, сонной и вялой
от холода; и туман,
белый, густой, тихо подплывает к сирени, хочет закрыть ее. На дальних деревьях кричат сонные грачи.
Теперь юрты соседней слободы виднелись ясно, так как туман не мешал. Слобода спала.
Белые полосы дыма тихо и сонно клубились в воздухе; по временам только из какой-нибудь трубы вдруг вырывались снопы искр, неистово прыгая на морозе. Якуты топят всю ночь без перерыва: в короткую незакрытую трубу тепло вытягивает быстро, и потому первый, кто проснется
от наступившего в юрте
холода, подкладывает свежих поленьев.
Верх
белой колокольни еще горел золотом весеннего заката, а внизу уже ложились прозрачные тени, и
от каменных стен веяло
холодом ночи.
Тело молодых нерп покрыто густой мягкой шерстью серебристо-белого цвета. Через полгода после появления на свет детеныша под кожей его появляется жир, предохраняющий тело
от холода. Тогда
белая шерсть выпадает, и на месте ее вырастают грубые, жесткие редкие волосы.
На другой день я не хотел рано будить своих спутников, но, когда я стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал быть солнечным и морозным. По бледному небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто
от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность. В лесу звонко щелкали озябшие деревья. Дым
от костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
Иван Ильич направился в кухню, долго копался на полке в мешочках, размешал муку и поставил борщ на плиту. Вошла Катя с большим тазом выполосканного в море
белья. Засученные по локоть тонкие девические руки были красны
от холода, глаза упоенно блестели.
От мороза
побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося
холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр.
Дяди-Белого еще не было. В тесной каморке возилась у печки его беременная жена Марья Егоровна. Трое ребят все лежали в кори. Нечем было дышать.
От одиночной двери несло снаружи
холодом.
У всех девушек в конторе, и магазине, и на улице носы были
белые и краснели только
от холода или
от сырости, а у Таисии у одной, может быть, на десять тысяч, нос все время и без причины краснел.
— Эка ты умный!
От холода! Жарко ведь было. Кабы
от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим: мòчи нет. А ихний, говорит, как бумага
белый; ни синь пороха не пахнет.