Неточные совпадения
— Я
плохой ценитель народных
песен, — сухо выговорил Самгин.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную
песню. «Поселись там, где поют; кто поет, тот
худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
— Постой, не перебивай, ваше высокоблагородие. Роспили мы эту водку, вот он, Андрюха то есть, еще взял перцовки сороковку. По стакану налил себе и мне. Мы по стакану вместе с ним и выпили. Ну, вот тут пошли весь народ домой из кабака, и мы с ним сзади пошли тоже. Меня переломило верхом-то ехать, я слез и сел тут на бережку. Я
песни пел да шутил. Разговору не было
худого. Потом этого встали и пошли.
— А что ж? — ответил Иохим на предложение пана. — Пел когда-то и я не
хуже людей. Только, может, и наша мужицкая
песня тоже вам не по вкусу придется, пане? — уязвил он слегка собеседника.
Не торопясь, Ефим пошел в шалаш, странницы снимали с плеч котомки, один из парней, высокий и
худой, встал из-за стола, помогая им, другой, коренастый и лохматый, задумчиво облокотясь на стол, смотрел на них, почесывая голову и тихо мурлыкая
песню.
— И чем тебе
худо у матери стало! Одет ты и сыт — слава Богу! И теплехонько тебе, и хорошохонько… чего бы, кажется, искать! Скучно тебе, так не прогневайся, друг мой, — на то и деревня! Веселиев да балов у нас нет — и все сидим по углам да скучаем! Вот я и рада была бы поплясать да
песни попеть — ан посмотришь на улицу, и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так же страшно и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов
похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь же важно и медленно, как беременная. Когда она шьет детям белье, то тихонько поет всегда одну
песню...
— Нисколько. Русскому стыдно не знать по-болгарски. Русский должен знать все славянские наречия. Хотите, я вам принесу болгарские книги? Вы увидите, как это легко. Какие у нас
песни! Не
хуже сербских. Да вот постойте, я вам переведу одну из них. В ней говорится про… Да вы знаете ли хоть немножко нашу историю?
Илья слушал спор,
песню, хохот, но всё это падало куда-то мимо него и не будило в нём мысли. Пред ним во тьме плавало
худое, горбоносое лицо помощника частного пристава, на лице этом блестели злые глаза и двигались рыжие усы. Он смотрел на это лицо и всё крепче стискивал зубы. Но
песня за стеной росла, певцы воодушевлялись, их голоса звучали смелее и громче, жалобные звуки нашли дорогу в грудь Ильи и коснулись там ледяного кома злобы и обиды.
—
Песни крестьян, идущих с сенокоса, отдаленный колокольчик часто развлекали ее внимание — кто едет, купец? барин? почта? — но на что ей!.. не всё ли равно… и всё-таки не
худо бы узнать.
— Спою, спою, — отвечала Настя скороговоркой и, вздохнув, проговорила: — Вот кабы вы лет семь назад приезжали, так я бы вам напела
песен, а теперь где уж мне петь! В те-то поры я одна была, птичка вольная.
Худо ли, хорошо ли, а все одна. И с радости поешь, бывало, и с горя тоже. Уйдешь, затянешь
песню, да в ней все свое горе и выплачешь.
«Халда, — подумал он. — И
песня плохая».
По праздникам, вечерами, девки и молодухи ходили по улице, распевая
песни, открыв рты, как птенцы, и томно улыбались хмельными улыбками. Изот тоже улыбался, точно пьяный, он
похудел, глаза его провалились в темные ямы, лицо стало еще строже, красивей и — святей. Он целые дни спал, являясь на улице только под вечер, озабоченный, тихо задумчивый. Кукушкин грубо, но ласково издевался над ним, а он, смущенно ухмыляясь, говорил...
Вялая народность германцев не напоминала о себе до наполеоновской эпохи, — тут Германия воспрянула, одушевленная национальными чувствами; всемирные
песни Гёте
худо согласовались с огнем, горевшим в крови.
— Это все очень известно, — сказал он. — Верует народ в бога,
песни у него есть и
плохие и хорошие, а обычаи — подлые! Насчет этого — ты у меня спроси, я тебе лучше всякой книги обычаи покажу. Это не по книгам надо узнавать, а — выдь на улицу, на базар поди, в трактир или — в деревню, на праздник, — вот и будут тебе показаны обычаи. А то — к мировому судье ступай… в окружный суд тоже…
—
Песня — ей ничего нельзя сделать
плохого, чем бы ее испортить. Она — как душа, мы все помрем, а
песня останется… Навсегда!
Вся
песня очень длинна, и продолжение несравненно
хуже начала.
Еремка. Я говорю: уж, видно, так тому делу и быть. А ты брось, не думай, а то
хуже. Хочешь, я тебе
песню спою?
— Такому певцу да лесные
песни слушать! — бойко подхватила Фленушка, прищуривая глазки и лукаво взглядывая на Василия Борисыча. — Соловью
худых птиц слушать не приходится… От
худых птиц
худые и
песни.
Нестройно орали украинские и студенческие
песни, пили друг с другом брудершафт, объяснялись в любви, обнимались и целовались. Я крепко целовался с высоким, очень
худым студентом-однокурсником по прозванию Ходос и говорил ему...
Георгий Дмитриевич. Понимаю, не договаривай, брат.
Плохой ты утешитель, но что ж, — из
песни слов не выкинешь.