Неточные совпадения
Долли
пошла в свою комнату, и ей стало смешно. Одеваться ей не во что было, потому что она уже надела свое лучшее
платье; но, чтоб ознаменовать чем-нибудь свое приготовление к обеду, она попросила горничную обчистить ей
платье, переменила рукавчики и бантик и надела кружева на голову.
Одеваясь, она занялась больше, чем все эти дни, своим туалетом, как будто он мог, разлюбив ее, опять полюбить за то, что на ней будет то
платье и та прическа, которые больше
шли к ней.
Они
шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды у них были отпущены. Они
шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию; их
платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех
шел Остап.
Здесь татарка скинула с себя черевики и
пошла босиком, подобрав осторожно свое
платье, потому что место было топко и наполнено водою.
Действительно, все было приготовлено на
славу: стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном
платье.
Да она свое последнее
платье скинет, продаст, босая
пойдет, а вам отдаст, коль вам надо будет, вот она какая!
— Я только что проснулся и хотел было
идти, да меня
платье задержало; забыл вчера сказать ей… Настасье… замыть эту кровь. Только что теперь успел одеться.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем
пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое
платье так, что оно было у него под рукою.
Она встала, встряхнув
платье,
пошла в угол, и оттуда Самгин услыхал ее вопрос...
— Алина,
иди, переоденься, — крикнула Лидия, появляясь в дверях. В пестром
платье, в чалме из полотенца, она была похожа на черкешенку-одалиску с какой-то картины.
К собору, где служили молебен, Самгин не
пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и
платья женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
Когда она, стройная, в шелковом
платье жемчужного цвета,
шла к нему по дорожке среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал себя виноватым пред нею. Он ласково провел ее в отдаленный угол сада, усадил на скамью, под густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом
платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Самгин слушал, недоумевая, не веря, но ожидая каких-то очень простых, серьезных слов, и думал, что к ее красивой, стройной фигуре не
идет скромное, темненькое
платье торговки.
Пропев панихиду,
пошли дальше, быстрее.
Идти было неудобно. Ветки можжевельника цеплялись за подол
платья матери, она дергала ногами, отбрасывая их, и дважды больно ушибла ногу Клима. На кладбище соборный протоиерей Нифонт Славороссов, большой, с седыми космами до плеч и львиным лицом, картинно указывая одной рукой на холодный цинковый гроб, а другую взвесив над ним, говорил потрясающим голосом...
Алина
пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет «отрезвляющую штучку», явилась высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом
платье, подпоясанном голубым шарфом с концами до пола.
Из двери дома быстро, почти наскочив на Самгина, вышла женщина в белом
платье, без шляпы, смерила его взглядом и
пошла впереди, не торопясь. Среднего роста, очень стройная, легкая.
Самгин встряхнул головой, не веря своему слуху, остановился. Пред ним по булыжнику улицы шагали мелкие люди в солдатской, гнилого цвета, одежде не по росту, а некоторые были еще в своем «цивильном»
платье. Шагали они как будто нехотя и не веря, что для того, чтоб
идти убивать, необходимо особенно четко топать по булыжнику или по гнилым торцам.
— Неловко с рукавами, — оправдывалась она, — нынче ведь вон какие
пошли платья, рукава все выпачкаешь.
Из недели в неделю, изо дня в день тянулась она из сил, мучилась, перебивалась, продала шаль,
послала продать парадное
платье и осталась в ситцевом ежедневном наряде: с голыми локтями, и по воскресеньям прикрывала шею старой затасканной косынкой.
—
Платье несу к портнихе;
послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.
— А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! — скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. — Дадут тебе чужое
платье драть! Я
пойду барину скажу! — прибавил он и быстро
пошел домой.
— Пойдемте до рощи, — сказала она, давая ему нести корзинку, сама распустила зонтик, оправила
платье и
пошла.
— Я тоже в ваточном
платье. Что за нужда.
Пойдем,
пойдем.
— Мой грех! — повторила она прямо грудью, будто дохнула, — тяжело, облегчи, не снесу! — шепнула потом, и опять выпрямилась и
пошла в гору, поднимаясь на обрыв, одолевая крутизну нечеловеческой силой, оставляя клочки
платья и шали на кустах.
«А ведь я давно не ребенок: мне
идет четырнадцать аршин материи на
платье: столько же, сколько бабушке, — нет, больше: бабушка не носит широких юбок, — успела она в это время подумать. — Но Боже мой! что это за вздор у меня в голове? Что я ему скажу? Пусть бы Верочка поскорей приехала на подмогу…»
Бабушка отпускала Марфеньку за Волгу, к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие
платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что тебе вздумается». И велела Василисе и девушке Наталье, которую
посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
Он вспомнил, что когда она стала будто бы целью всей его жизни, когда он ткал узор счастья с ней, — он, как змей, убирался в ее цвета, окружал себя, как в картине, этим же тихим светом; увидев в ней искренность и нежность, из которых создано было ее нравственное существо, он был искренен, улыбался ее улыбкой, любовался с ней птичкой, цветком, радовался детски ее новому
платью,
шел с ней плакать на могилу матери и подруги, потому что плакала она, сажал цветы…
Другая мука, не вчерашняя, какой-то новый бес бросился в него, — и он так же торопливо, нервно и судорожно, как Вера накануне, собираясь
идти к обрыву, хватал одно за другим
платья, разбросанные по стульям.
В это время из залы с шумом появилась Полина Карповна, в кисейном
платье, с широкими рукавами, так что ее полные, белые руки видны были почти до плеч. За ней
шел кадет.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном
платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я
пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам на почту.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь
посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт
шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы
шли с час все прямо, и хотя
шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком
платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
К обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном
платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой на голове.
Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
За гробом
шло несколько женщин, все в широких белых
платьях, повязанные белыми же платками, несколько детей и собака.
После обеда я
пошел к товарищам, которые опередили меня. Через день они отправлялись далее; я хотел ехать вслед за ними, а мне еще надо было запастись меховым
платьем и обувью: на Лене могли застать морозы.
Мы
пошли по улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто покупал книги, кто заказывал себе
платье, обувь, разные вещи. Книжная торговля здесь довольно значительна; лавок много; главная из них, Робертсона, помещается на большой улице. Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи и прозу, карты и гравюры и купил некоторые изданные здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются и все письменные принадлежности.
У многих, особенно у старух, на шее, на медной цепочке, сверх
платья, висят медные же или серебряные кресты или медальоны с изображениями святых. Нечего прибавлять, что все здешние индийцы — католики. В дальних местах, внутри острова, есть еще малочисленные племена, или, лучше сказать, толпы необращенных дикарей; их называют негритами (negritos). Испанское правительство иногда
посылает за ними небольшие отряды солдат, как на охоту за зверями.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей
пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на
платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег у нее не было, и надо было искать места.
— Кстати уж
пошлите и верхнее
платье, — просил Тит Привалов, — а то все, что на мне, — не мое, антрепренерское.
Наконец девушка решилась объясниться с отцом. Она надела простенькое коричневое
платье и
пошла в кабинет к отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и прошла на половину отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
«Это она
идет с ним под руку…» — с тоской подумал Привалов, стараясь разглядеть даму в белом атласном
платье, которая
шла, опираясь на руку Лоскутова.
Данилушку он видел точно в тумане и теперь
шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох
платья, боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна.
Надежда Васильевна видела, что от Верочки ничего не добьется, и
пошла по коридору. Верочка несколько мгновений смотрела ей вслед, потом быстро ее догнала, поправила по пути
платье и, обхватив сестру руками сзади, прильнула безмолвно губами к ее шее.
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют
платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие
пошли, и люди не такие, как прежде.
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех
шла легкими шажками Алла в бальном
платье цвета чайной розы, с голыми руками и пикантным декольте. За ней Иван Яковлич с улыбкой счастливого отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
— Ах, mon ange! — воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. — Je suis charmee! [Я восхищена! (фр.)] Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как
идет к вам это полотняное
платье… Вы походите на Маргариту в «Фаусте», когда она выходит в сад. Помните эту сцену?
Бал расстроился, и публика цветной, молчаливой волной поплыла к выходу. Привалов побрел в числе других, отыскивая Надежду Васильевну. На лестнице он догнал Половодову, которая
шла одна, подобрав одной рукой трен своего
платья.
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и
пошел в их сторону. Это был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой, в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же была Марья Кондратьевна, хозяйкина дочка;
платье на ней было светло-голубое, с двухаршинным хвостом; девушка была еще молоденькая и недурная бы собой, но с очень уж круглым лицом и со страшными веснушками.
Была она приодета, будто ждала кого, в шелковом черном
платье и в легкой кружевной на голове наколке, которая очень к ней
шла; на плечи была наброшена кружевная косынка, приколотая массивною золотою брошкой.