Неточные совпадения
Когда прошение было прочитано и закрестовано, то у всех словно отлегло от сердца. Запаковали бумагу в конверт,
запечатали и сдали
на почту.
Он
запечатывал конверт к адвокату, когда услыхал громкие звуки голоса Степана Аркадьича. Степан Аркадьич спорил со слугой Алексея Александровича и настаивал
на том, чтоб о нем было доложено.
Он признавал, что газеты
печатали много ненужного и преувеличенного, с одною целью — обратить
на себя внимание и перекричать других.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я
на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста,
запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
Провизор спросил по-немецки совета, отпустить ли, и, получив из-за перегородки согласие, достал пузырек, воронку, медленно отлил из большого в маленький, наклеил ярлычок,
запечатал, несмотря
на просьбы Левина не делать этого, и хотел еще завертывать.
И вот
напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так
на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
— Ну, так вот там, так сказать, и примерчик
на будущее, — то есть не подумайте, чтоб я вас учить осмелился: эвона ведь вы какие статьи о преступлениях
печатаете!
— Это, конечно, весьма ценно. Попробую заняться контрабандой или
печатать деньги, — пошутил Клим Иванович Самгин. Таисья, приподняв брови, взглянула
на него.
— Да,
напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина горячей рукой. — Все — бегаю. Места себе ищу, — был в Польше, в Германии,
на Балканах, в Турции был,
на Кавказе. Неинтересно.
На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
— Старый дурак, — выругался Самгин, переходя
на теневую сторону улицы. Обидно было сознаться, что отказ редактора
печатать рецензии огорчил его.
«Последние годы жизни Анфимьевны Варвара относилась к ней очень плохо, но Анфимьевна все-таки не ушла
на другое место», — напомнил он себе и подумал, что Таисья могла бы научиться
печатать на машинке Ремингтона.
Козлов приносил в редакцию написанные
на квадратных листочках бумаги очень мелким почерком и канцелярским слогом очерки по истории города, но редактор редко
печатал его труды, находя их нецензурными или неинтересными.
— Корреспонденций моих — не
печатают. Редактор, старый мерин, пишет мне, что я слишком подчеркиваю отрицательные стороны, а это не нравится цензору. Учит: всякая критика должна исходить из некоторой общей идеи и опираться
на нее. А черт ее найдет, эту общую идею!
Затем снова начал Лютов, тоже негромко, но как-то пронзительно,
печатать на тишине...
Он
запечатал их и отослал
на другой же день. Между тем отыскал портного и торопил сшить теплое пальто, жилет и купил одеяло. Все это отослано было
на пятый день.
Но об этом история еще впереди; в этот же вечер случилась лишь прелюдия: я сидел все эти два часа
на углу стола, а подле меня, слева, помещался все время один гниленький франтик, я думаю, из жидков; он, впрочем, где-то участвует, что-то даже пишет и
печатает.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот,
на который ссаживают лоцмана. Спешу
запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Он восемь лет живет
на Лю-чу и в мае отправляется в Англию
печатать книги Св‹ященного› Писания
на ликейском и японском языках.
Я узнал, что жизнь их не неподвижная, не сонная, что она нисколько не похожа
на обыкновенную провинциальную жизнь; что в сумме здешней деятельности таится масса подвигов, о которых громко кричали и
печатали бы в других местах, а у нас, из скромности, молчат.
Познакомившись с редакциями, Иван Федорович все время потом не разрывал связей с ними и в последние свои годы в университете стал
печатать весьма талантливые разборы книг
на разные специальные темы, так что даже стал в литературных кружках известен.
Уже выйдя из университета и приготовляясь
на свои две тысячи съездить за границу, Иван Федорович вдруг
напечатал в одной из больших газет одну странную статью, обратившую
на себя внимание даже и неспециалистов, и, главное, по предмету, по-видимому, вовсе ему незнакомому, потому что кончил он курс естественником.
Запечатав оба письма тульской печаткою,
на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась
на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали.
Прудон был доволен моим письмом и 15 сентября писал мне из Консьержри: «Я очень рад, что встретился с вами
на одном или
на одинаковом труде; я тоже написал нечто вроде философии революции [Я тогда
печатал «Vom andern Ufer».
Расход особенно замечательных нумеров, например, тех, в которых помещались статьи Прудона, был еще больше, редакция
печатала их от пятидесяти тысяч до шестидесяти тысяч, и часто
на другой день экземпляры продавались по франку вместо одного су.
В 1840 Белинский прочел их, они ему понравились, и он
напечатал две тетрадки в «Отечественных записках» (первую и третью), остальная и теперь должна валяться где-нибудь в нашем московском доме, если не пошла
на подтопки.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя
на университетскую кафедру, другие,
печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Он после этого стал носить мне мелко переписанные и очень затертые тетрадки стихов Пушкина «Ода
на свободу», «Кинжал», «Думы» Рылеева; я их переписывал тайком… (а теперь
печатаю явно!).
Дело было в том, что я тогда только что начал сближаться с петербургскими литераторами,
печатать статьи, а главное, я был переведен из Владимира в Петербург графом Строгановым без всякого участия тайной полиции и, приехавши в Петербург, не пошел являться ни к Дубельту, ни в III Отделение,
на что мне намекали добрые люди.
На этом пока и остановимся. Когда-нибудь я
напечатаю выпущенные главы и напишу другие, без которых рассказ мой останется непонятным, усеченным, может, ненужным, во всяком случае, будет не тем, чем я хотел, но все это после, гораздо после…
— Нет, вы мне вот что скажите! — ораторствовал третий. — Слышал я, что вознаграждение дадут… положим! Дадут мне теперича целый ворох бумажек — недолго их
напечатать! Что я с ними делать стану? Сесть
на них да сидеть, что ли?
— Плюйте ж
на голову тому, кто это
напечатал! бреше, сучий москаль.Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови!Слушайте, я вам расскажу ее сейчас.
Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо
напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня
на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
В это время он обыкновенно
печатал какую-нибудь статью с резкими нападениями
на меня, с карикатурными характеристиками меня.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год
печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей и книг, которую описывали известные ученые.
В екатерининские времена
на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он
печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
Вдруг индейца нашли убитым в квартире. Все было снаружи в порядке: следов грабежа не видно. В углу,
на столике, стоял аршинный Будда литого золота; замки не взломаны. Явилась полиция для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в хранилище Сиротского суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза — мерами!
Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу горстями покупали, жемчуг… бриллианты…
Стихотворение это, как иначе в те времена и быть не могло,
напечатать не разрешили. Оно ходило по рукам и читалось с успехом
на нелегальных вечеринках.
[
Печатая мою третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся в надежде
на сочувствие охотников и вообще всех образованных людей.
Буллу свою начинает он жалобою
на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний
печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Известившись о соблазнах и подлогах, от некоторых в науках переводчиков и книгопечатников происшедших, и желая оным предварить и заградить путь по возможности, повелеваем, да никто в епархии и области нашей не дерзает переводить книги
на немецкий язык,
печатать или печатные раздавать, доколе таковые сочинения или книги в городе нашем Майнце не будут рассмотрены вами и касательно до самой вещи, доколе не будут в переводе и для продажи вами утверждены, согласно с вышеобъявленным указом.
Я еду теперь в Петербург просить о издании ее в свет, ласкаяся, яко нежный отец своего дитяти, что ради последней причины, для коей ее в Москве
печатать не хотели, снисходительно воззрят
на первую.
Пускай
печатают все, кому что
на ум ни взойдет.
—
На месте редактора я бы не
напечатал; что же касается вообще до записок очевидцев, то поверят скорее грубому лгуну, но забавнику, чем человеку достойному и заслуженному. Я знаю некоторые записки о двенадцатом годе, которые… Я принял решение, князь; я оставляю этот дом, — дом господина Лебедева.
И видите, как все интересуются; все подошли; все
на мою печать смотрят, и ведь не
запечатай я статью в пакет, не было бы никакого эффекта!
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы
на другой же день публично объявить письмом своему епископу, что он, не веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо свое
печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в своем роде и князь.
Прасковья Егоровна непременно хочет, увидевши, в чем дело, написать к своей матери в Париж с тем, чтобы ее ответ
на клевету, лично до нее относящуюся,
напечатали в журнале.
«
Напечатают, говорит, что я пьяный
на тротуаре валялся», — и сам смеется…
Но человек часто думает ошибочно: внук Степана Михайловича Багрова рассказал мне с большими подробностями историю своих детских годов; я записал его рассказы с возможною точностью, а как они служат продолжением «Семейной хроники», так счастливо обратившей
на себя внимание читающей публики, и как рассказы эти представляют довольно полную историю дитяти, жизнь человека в детстве, детский мир, созидающийся постепенно под влиянием ежедневных новых впечатлений, — то я решился
напечатать записанные мною рассказы.
Старушка вопросительно взглядывала
на Николая Сергеича и даже немного надулась, точно чем-то обиделась: «Ну стоит, право, такой вздор
печатать и слушать, да еще и деньги за это дают», — написано было
на лице ее.
Я замечаю, что Наташа в последнее время стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает все, что я в последний год
напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой,
на меня написанной, сердится
на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению.