В самой
пасти чудовища выделяются дети, не похожие на других детей; они растут, развиваются и начинают жить совсем другой жизнью. Слабые, ничтожные, ничем не поддержанные, напротив, всем гонимые, они легко могут погибнуть без малейшего следа, но остаются, и если умирают на полдороге, то не всё умирает с ними. Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще.
Неточные совпадения
— Товарищи!
Чудовище, пожирающее русский народ, сегодня снова проглотило своей бездонной, жадной
пастью…
Казалось, какая-то сверхъестественная сила приковала их на всю жизнь к этим разверстым
пастям, и они, под страхом ужасной смерти, должны были без устали кормить и кормить ненасытное, прожорливое
чудовище…
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то
падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих
чудовищ, плавающих по разъяренному морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
Два огромных черных крыла взмахнули над шляпой, и косматое
чудовище раскрыло обросшую волосами
пасть с белыми зубами. Что-то рявкнуло, а затем захохотало раскатами грома. Пара свиней, блаженствовавших в луже посередине улицы, сперва удивленно хрюкнули, а потом бросились безумным бегом во двор полицейского квартала, с десяток кур, как будто и настоящие птицы, перелетело с улицы в сад, прохожие остановились, а приставиха вскрикнула — и хлоп в обморок.
— Ты! — вскинув голову, заговорил Ежов вполголоса, озлобленно и дико глядя на Фому. — Ты молчи! Ты — черт тебя возьми… Ложись и
спи!..
Чудовище… Кошмар… у!
В бреду шли дни, наполненные страшными рассказами о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле, как чёрные, безглазые
чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные
пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и
падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые
чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
— Это мой фант, твой в лодке, — говорит
чудовище. Рассеялись брызги, лодочка снова чуть качается на одном месте, и в ней сидит Дора. Покрывало
спало с ее золотистой головки, лицо ее бледно, очи замкнуты: она мертвая.
Благополучно сгрузили с барки на берег красное тупое
чудовище, похожее на безголового быка; опутали его верёвками и, ухая, рыча, дружно повезли на катках по доскам, положенным на песок; котёл покачивался, двигаясь вперёд, и Никите казалось, что круглая, глупая
пасть котла развёрзлась удивлённо пред весёлой силою людей. Отец, хмельной, тоже помогал тащить котёл, напряжённо покрикивая...
Мне сказывал на другой день мельник, что помольщики долго не
спали, дивились, смеялись и толковали о диковинной щуке, которая, при горящей лучине, показалась им просто
чудовищем.
В ямщицкой огромный камелек, плотно сбитый из глины, зиял, точно раскрытая огненная
пасть сказочного
чудовища.
Раздался петуший крик. Это был уже второй крик; первый прослышали гномы. Испуганные духи бросились, кто как
попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах. Вошедший священник остановился при виде такого посрамления Божьей святыни и не посмел служить панихиду в таком месте. Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах
чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги.
Бездны, словно черные
чудовища с раскрытой
пастью, стерегут добычу.
Престранный это имело вид: точно дом этот словно многоглавое
чудовище, у которого когда одни глаза
спят, то другие смотрят.
Схватывает он змея своими могучими руками прямо под голову, жмет ее изо всей силы, наливаются кровью глаза
чудовища, и вдруг струя алой крови как фонтаном брызжет из
пасти и жало смертоносное
упадает к ногам Якова Потаповича.
Взял он ее за белую руку, открыла она свои чудные глаза и приподнялась, зардевшись, как маков цвет. Наполнилось сердце его радостью неописанной — невредима она стоит перед ним, а кровью они оба обрызганы из
пасти скрывшегося
чудовища.