Неточные совпадения
— Был на закрытом докладе Озерова. Думцы. Редактора.
Папаша Суворин и прочие, иже во святых. Промышленники, по производствам, связанным с сельским хозяйством, — настроены празднично. А пшеница в экспорт идет по 91 копейке, в восьмом году продавали по рубль двадцать. — Он вытащил из кармана записную книжку и прочитал: — «В металлургии капитал банков 386 миллионов из общей суммы 439, в каменноугольной — 149 из 199». Как это
понимать надо?
Он слишком хорошо
понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и все опять-таки для красы; и все в том же роде, конечно, случилось теперь и с
папашей.
Мой
папаша был мужик, идиот, ничего не
понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.
И она действительно говорила серьезно: вся даже покраснела и глаза блистали.
Папаша осекся и испугался, но Лизавета Прокофьевна сделала ему знак из-за Аглаи, и он
понял в нем: «Не расспрашивай».
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и
папаша сказали мне, что я сама не
понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё
понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Это я знаю,
папаша.
Папаша, голубчик, воротимтесь домой к мамаше! Она бежала за нами. Ну что вы стали? Точно не
понимаете… Ну чего вы-то плачете?
— Непременно, сзади сидел, спрятался, всю машинку двигал! Да ведь если б я участвовал в заговоре, — вы хоть это
поймите! — так не кончилось бы одним Липутиным! Стало быть, я, по-вашему, сговорился и с папенькой, чтоб он нарочно такой скандал произвел? Ну-с, кто виноват, что
папашу допустили читать? Кто вас вчера останавливал, еще вчера, вчера?
— Поди ж ты! Как будто он ждет чего-то, — как пелена какая-то на глазах у него… Мать его, покойница, вот так же ощупью ходила по земле. Ведь вон Африканка Смолин на два года старше — а поди-ка ты какой! Даже
понять трудно, кто кому теперь у них голова — он отцу или отец ему? Учиться хочет exать, на фабрику какую-то, — ругается: «Эх, говорит, плохо вы меня,
папаша, учили…» Н-да! А мой — ничего из себя не объявляет… О, господи!
— Слушайте! — обратился к нему приемщик. — Телеграфируйте вы вашему отцу, — пусть он сбросит сколько-нибудь зерна на утечку! Вы посмотрите, сколько сорится, — а ведь тут каждый фунт дорог! Надо же это
понимать!.. Ну уж
папаша у вас… — кончил он с едкой гримасой.
— Вы,
папаша, не
понимаете.
Татьяна.
Папаша! Пожалуйста… пожалуйста, оставьте это! Петр… Уйди!.. или — молчи! Я ведь вот — молчу! Слушайте… Я — не
понимаю ничего… Отец!.. Когда вы говорите — я чувствую — вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я… очень это чувствую! Но ваша правда — чужая нам… мне и ему…
понимаете? У нас уже своя… вы не сердитесь, постойте! Две правды,
папаша…
— Я знала, что вы ему не друг и что он налгал! — пылко и скоро перебила его Надя. — Я никогда не выйду за него замуж, знайте это! Никогда! Я не
понимаю даже, как он осмелился… Только вы все-таки должны передать ему его гадкий браслет, а то как же мне быть? Я непременно, непременно хочу, чтоб он сегодня же, в тот же день, получил обратно и гриб съел. А если он нафискалит
папаше, то увидит, как ему достанется.
— Ах,
папаша, какой вы, не
понимаете! Ну девицы и потом дивиться; девицы похоже на дивиться, девицы, на которых нужно дивиться…
Андрюшка маленький, он ничего не
понимает, вот мы ему копейку дадим…» Пили они, должно быть, шибко, мой
папаша с мамашей, — всегда от них вином пахло, — и лупили меня чем попало, как говорится: палкой, скалкой, трепалкой.
Любочка. Катенька всегда так говорит. Разве можно сказать все, что чувствуешь? Как мне сказать все… Вы только о себе говорите. Вы меня не любите. Вы не подумали обо мне ни одной минуточки… Зачем вы еще пристаете ко мне? Мне скучно! Вы только себя хвалите.
Папаша бы меня
понял.
— Конечно, не всякому, — подтвердил звонарь. — Ухо тоже надо иметь хорошее, чтобы
понимать. А то такого кота пустит — ай
папаша и мамаша.
— «Я, говорит,
папаша,
понимаю, это не военный, но всё же из духовного ведомства, а это всё равно, что интендантство, и поэтому я его очень люблю».
«Кухарка женится… — думал он. — Странно. Не
понимаю, зачем это жениться? Мамаша женилась на
папаше, кузина Верочка — на Павле Андреиче. Но на папе и Павле Андреиче, так и быть уж, можно жениться: у них есть золотые цепочки, хорошие костюмы, у них всегда сапоги вычищенные; но жениться на этом страшном извозчике с красным носом, в валенках… фи! И почему это няньке хочется, чтоб бедная Пелагея женилась?»
Все кушанья были пересолены, из недожаренных цыплят сочилась кровь, и, в довершение всего, во время обеда из рук Пелагеи сыпались тарелки и ножи, как с похилившейся полки, но никто не сказал ей ни слова упрека, так как все
понимали состояние ее духа. Раз только
папаша с сердцем швырнул салфетку и сказал мамаше...
— Потешается?.. Не может быть, неправда! — сказала с одушевлением Катя; но,
поняв, что слишком резко отвечала отцу и могла этим оскорбить его, стала к нему ласкаться и промолвила: — Зачем же,
папаша, обижать напрасно доброго, благородного человека?
— Я,
папаша, резоны ваши
понимаю. Совсем я от хозяйства отбилась, вас, старика, без попечения оставляю. Не могу с собой совладать… Пойду в монастырь, а то как бы чего не вышло. Девушка я, сам знаешь, горячая… Лучше вы меня и не отговаривайте.