Неточные совпадения
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел
на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым
воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась
Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Одет он был в серое пальто, с глухим жилетом, из-за которого
на галстук
падал широкий отложной
воротник рубашки домашнего полотна. Перчатки были замшевые, в руках длинный бич, с серебряной рукояткой.
Мы через рейд отправились в город, гоняясь по дороге с какой-то английской яхтой, которая ложилась то
на правый, то
на левый галс, грациозно описывая круги. Но и наши матросы молодцы: в белых рубашках, с синими каймами по
воротникам, в белых же фуражках, с расстегнутой грудью, они при слове «Навались! дай ход!» разом вытягивали мускулистые руки, все шесть голов
падали на весла, и, как львы, дерущие когтями землю, раздирали веслами упругую влагу.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег
попадал ему за раскрытый
воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот
на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
— У тебя, как у лисы, тысячи думушек, — добродушно шутил над ним Луковников. — Оба, брат, мы с тобой, как в сказке лиса,
попали банковской бабе
на воротник… У банка-то одна думушка!
После обеда Лука Назарыч, против обыкновения, не лег
спать, а отправился прямо
на фабрику. Петр Елисеич торопливо накинул
на худые плечи свою суконную шинель серостального цвета с широким краганом [Краган — накидной меховой
воротник.] и по обычаю готов был сопутствовать владыке.
Но еще более неблагоприятно подействовал вечер
на друга моего Тебенькова. Он, который обыкновенно бывал словоохотлив до болтливости, в настоящую минуту угрюмо запахивался в шубу и лишь изредка, из-под
воротника, разрешался афоризмами, вроде:"Quel taudis! Tudieu, quel execrable taudis"[Что за кабак! Черт возьми, какой мерзкий кабак! (франц.)] или: «Ah, pour l'amour du ciel! ou me suis-je donc fourre!» [Бог мой, куда я
попал! (франц.)] и т. д.
У ней просто начинала кружиться голова от одолевавших ее планов, и она невольно припоминала ту лису, которая с своей тысячью думушек
попала к старухе
на воротник.
На Шубина
напала грусть; ветерок дул ему в глаза и раздражал его; он завернулся в
воротник шинели и чуть-чуть было не всплакнул.
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к столу, не поднимая глаз ни
на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы
падали ему
на лоб и виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и
воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть
воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в глаза и сказал...
Когда Евсей вышел
на улицу, у него захватило дыхание, он пошатнулся и едва не
упал. Пётр поднял
воротник пальто, оглянулся, движением руки позвал извозчика и негромко сказал...
Посмотришь ли наверх — покажется светло в первую минуту, — кажется, сквозь туман видишь звездочки; но звездочки убегают от взора выше и выше, и только видишь снег, который мимо глаз
падает на лицо и
воротник шубы; небо везде одинаково светло, одинаково бело, бесцветно, однообразно и постоянно подвижно.
Несмотря
на то, что было холодно, снег
на воротнике таял весьма скоро; заметь низовая все усиливалась, и сверху начинал
падать редкий сухой снег.
Пусть резкий, холодный ветер бьет в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами,
падают в шапку, за
воротник,
на шею,
на грудь, пусть визжат полозья и обрываются постромки и вальки, черт с ними совсем!
Ксения Яковлевна действительно неподвижно лежала
на своей постели. Голова ее была откинута
на подушки, толстая, круто заплетенная коса покоилась
на высокой груди. Глаза были закрыты. Больная была одета в белоснежную ночную кофту с узкими длинными рукавами и высоким
воротником. До половины груди она была закрыта розовым шелковым стеганым
на легкой вате одеялом. Она
спала или притворялась спящей.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла
на воротник его жирная шея, сидел в волтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки
на подлокотники, и почти
спал.
На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
Во втором часу ночи Костылев прощается и, поправляя свои шекспировские
воротники, уходит домой. Пейзажист остается ночевать у жанриста. Перед тем, как ложиться
спать, Егор Саввич берет свечу и пробирается в кухню напиться воды. В узеньком, темном коридорчике,
на сундуке сидит Катя и, сложив
на коленях руки, глядит вверх. По ее бледному, замученному лицу плавает блаженная улыбка, глаза блестят…