Неточные совпадения
Вид брата и близость смерти возобновили в
душе Левина то чувство ужаса пред неразгаданностью и вместе близостью и неизбежностью смерти, которое
охватило его в тот осенний вечер, когда приехал к нему брат.
Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в
душе одною искрой и вдруг, как огонь,
охватило всего.
У него все более и более разгорался этот вопрос,
охватывал его, как пламя, сковывал намерения: это был один главный вопрос уже не любви, а жизни. Ни для чего другого не было теперь места у него в
душе.
Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив всё безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем могла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах, и давно не испытанный восторг
охватил его
душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.
Привалова вдруг
охватило страстное желание рассказать — нет, исповедаться ей во всем, никому больше, а только ей одной. Все другие могли видеть одну только внешность, а ей он откроет свою
душу; пусть она казнит его своим презрением. Сейчас и здесь же. Ему будет легче…
С другой стороны, не раз
охватывала в эту ночь его
душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он — он это чувствовал — даже как бы терял вдруг физические силы.
Какое-то странное волнение
охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить всю
душу… Ему сделалось даже страшно при мысли, что отец мог вдруг умереть, и он остался бы навсегда с тяжестью на
душе.
Только жившие в это время знают, какой творческий подъем был у нас пережит, какое веяние духа
охватило русские
души.
Уединение скоро стало ему невыносимо; новый порыв горячо
охватил его сердце, и на мгновение ярким светом озарился мрак, в котором тосковала
душа его.
Лаврецкий вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, — была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал ее, и
душу его
охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, — чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал.
Вчерашние звуки
охватили его, образ Лизы восстал в его
душе во всей своей кроткой ясности; он умилился при мысли, что она его любит, — и подъехал к своему городскому домику успокоенный и счастливый.
Жизнь являлась какою-то колоссальною бессмыслицей, и
душу охватывала щемящая пустота.
Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть: такой страшный, одним глазом смотрит…» Каждое слово Параши
охватывало мою
душу новым ужасом, а последнее описание так меня поразило, что я с криком бросился вон из гостиной и через коридор и девичью прибежал в комнату двоюродных сестер; за мной прибежала Параша и сестрица, но никак не могли уговорить меня воротиться в гостиную.
—
Душа у него так и тает, сердце томительно надрывается, всемогущая мировая скорбь
охватывает все существо, а уста бессознательно шепчут:"Подлец я! великий, неисправимый подлец!"И что ж, пройдет какой-нибудь час или два — смотришь, он и опять при исполнении обязанностей!
Девушка торопливо протянула свою руку и почувствовала, с странным трепетом в
душе, как к ее тонким розовым пальцам прильнуло горячее лицо набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее на мгновенье
охватило торжествующее чувство удовлетворенной гордости: набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Но вдруг прилив теплого, самозабвенного, бесконечного сострадания
охватил его
душу.
Ах, судари, как это все с детства памятное житье пойдет вспоминаться, и понапрет на
душу, и станет вдруг нагнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был, и живешь невенчаный и умрешь неотпетый, и
охватит тебя тоска, и… дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку, чтобы ни жены, ни дети, и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться… и молишься…. так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали — утром травку увидишь.
О друзья мои! — иногда восклицал он нам во вдохновении, — вы представить не можете, какая грусть и злость
охватывает всю вашу
душу, когда великую идею, вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!
Она подняла на меня свои кроткие большие глаза с опухшими от слез веками. Меня
охватила какая-то невыразимая жалость. Мне вдруг захотелось ее обнять, приласкать, наговорить тех слов, от которых делается тепло на
душе. Помню, что больше всего меня подкупала в ней эта детская покорность и беззащитность.
Вышло одно, именно — это томящая потребность выложить свою
душу,
охватить мир, подняться вверх…
Чем дальше думала Татьяна Власьевна, тем делалось ей тяжелее, точно ее
душу охватывала какая-то кромешная тьма.
Вихрь ужаса
охватил людей, с криком и воплями все бросились к выходу, многие упали без чувств на кафли пола, многие плакали, как дети, а Серафина стояла с топором в руке над беднягой Донато и бесчувственной дочерью своей, как Немезида деревни, богиня правосудия людей с прямою
душой.
Часто я гляжу на это зрелище, и необычайная, волнующая мечта
охватывает мою
душу. Вот на этих самых горах три, четыре, а может, и пять тысяч лет тому назад, под тем же высоким синим небом и под тем же милым красным солнцем справлялся всенародно великолепный праздник Вакха, и там, где теперь слышится гнусавый теноришка слабогрудого дачника, уныло скрипящий...
Я — не плакал, только — помню — точно ледяным ветром
охватило меня. Ночью, сидя на дворе, на поленнице дров, я почувствовал настойчивое желание рассказать кому-нибудь о бабушке, о том, какая она была сердечно-умная, мать всем людям. Долго носил я в
душе это тяжелое желание, но рассказать было некому, так оно, невысказанное, и перегорело.
На море в нем всегда поднималось широкое, теплое чувство, —
охватывая всю его
душу, оно немного очищало ее от житейской скверны. Он ценил это и любил видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха, где думы о жизни и сама жизнь всегда теряют — первые — остроту, вторая — цену. По ночам над морем плавно носится мягкий шум его сонного дыхания, этот необъятный звук вливает в
душу человека спокойствие и, ласково укрощая ее злые порывы, родит в ней могучие мечты…
Охватила, увлекает вас красота и величие её, но — перед вами развернулась она во всей силе — вы теперь как бы на площади стоите, и виден вам посреди её весь создаваемый храм во всей необъятности и красоте, но он строится тихой и тайной будничной работой, и если вы теперь же, плохо зная общий план, возьмётесь за неё — исчезнут для вас очертания храма, рассеется видение, не укреплённое в
душе, и труд покажется вам ниже ваших сил.
И как это часто бывает, когда бесчисленные голоса хором встают в
душе — сложная острота момента, сильная, необъяснимая радость
охватила его.
И
душою Пасынков не изменился. Он предстал передо мною тем же романтиком, каким я знал его. Как ни
охватывал его жизненный холод, горький холод опыта, — нежный цветок, рано расцветший в сердце моего друга, уцелел во всей своей нетронутой красе. Даже грусти, даже задумчивости не проявлялось в нем: он по-прежнему был тих, но вечно весел
душою.
Прекрасный, тихий и всегда приятный образ жизни «колыванского семейства»
охватил меня со всею
душою.
Прилив дикой удали, страстного желания всё опрокинуть, вырваться из гнетущей
душу путаницы горячей волной
охватил Гришку. Ему показалось, что вот сейчас он сделает что-то необыкновенное и сразу разрешит свою тёмную
душу от пут, связавших её. Он вздрогнул, почувствовал приятный холодок в сердце и, с какой-то кошачьей ужимкой повернувшись к доктору, сказал ему...
После этого смотра прошлому в
душе Орловой родилось странное чувство к мужу, — она всё так же любила его, как и раньше, — слепой любовью самки, но ей стало казаться, как будто Григорий — должник её. Порой она, говоря с ним, принимала тон покровительственный, ибо он часто возбуждал в ней жалость своими беспокойными речами. Но всё-таки иногда её
охватывало сомнение в возможности тихой и мирной жизни с мужем, хотя она верила, что Григорий остепенится и погаснет в нём его тоска.
Смотрю я на него и радостно думаю: «А ты, милый, видать, птица редкая и новая — пусть скажется в добрый час!» Нравится мне его возбуждение, это не тот красивый хмель, который
охватит городского интеллигента на краткий час, а потом ведёт за собою окисляющее
душу стыдное похмелье, это настоящий огонь жизни, он должен спокойно и неугасимо жечь
душу человека до дня, пока она вся не выгорит.
Певец чистой, идеальной женской любви, г. Тургенев так глубоко заглядывает в юную, девственную
душу, так полно
охватывает ее и с таким вдохновенным трепетом, с таким жаром любви рисует ее лучшие мгновения, что нам в его рассказе так и чуется — и колебание девственной груди, и тихий вздох, и увлаженный взгляд, слышится каждое биение взволнованного сердца, и наше собственное сердце млеет и замирает от томного чувства, и благодатные слезы не раз подступают к глазам, и из груди рвется что-то такое, — как будто мы свиделись с старым другом после долгой разлуки или возвращаемся с чужбины к родимым местам.
Воистину, если б очей моих ночь
Безлюдья от них и не скрыла,
Я песни б не мог и тогда перемочь,
Не мог от себя отогнать бы я прочь,
Что
душу мою
охватило!
И чувство беспомощности и сиротливости невольно
охватывало юношу в этой маленькой полутемной каюте, с раздирающим
душу скрипом переборок и бимсов [Бимсы — поперечные деревянные балки между бортами корабля.
Когда Дионис нисходит в
душу человека, чувство огромной полноты и силы жизни
охватывает ее. Какие-то могучие вихри взвиваются из подсознательных глубин, сшибаются друг с другом, ураганом крутятся в
душе. Занимается дух от нахлынувшего ужаса и нечеловеческого восторга, разум пьянеет, и в огненном «оргийном безумии» человек преображается в какое-то иное, неузнаваемое существо, полное чудовищного избытка сил.
В книге этой, как мы видели, только взаимодействие Диониса и Аполлона делает возможною жизнь; только Аполлон спасительною своею иллюзией охраняет
душу от безмерного ужаса, который
охватывает ее при созерцании стихии дионисовой.
Но никто не обратил внимания на ее слова и не поддержал на этот раз Маню; все считали, что напоминание о котлетах в эту торжественную минуту было совсем некстати. Всех нас
охватило новое чувство, вряд ли даже вполне доступное нашему пониманию, но зато вполне понятное каждому истинно русскому человеку, — чувство глубокого восторга от осветившей нашу
душу встречи с обожаемым нами, бессознательно еще, может быть, великим Отцом великого народа.
«Чистая! Честная! Святая! И лежит здесь без дыхания и мыслей, а мы, ничем не отличающиеся, шаловливые и капризные, будем жить, дышать, радоваться!..» — сверлило мой мозг, и каким-то озлоблением
охватило мою детскую
душу.
— Пишите, пишите, благодетель! — зашептал секретарь. — Я не буду! Я потихоньку. Я вам по совести, Степан Францыч, — продолжал он едва слышным шёпотом, — домашняя самоделковая запеканочка лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу
душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе…
Я снова сел за весла. Лодка пошла быстрее. Наташа лихорадочно оживилась; она вдруг
охватила обеими руками Веру и, хохоча, стала
душить ее поцелуями. Вера крикнула, лодка накренилась и чуть не зачерпнула воды. Все сердито напали на Наташу; она, смеясь, села на корму и взялась за руль.
У Токарева забилось сердце. «Легенда»… Пять лет назад он сидел однажды вечером у Варвары Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною студент консерватории играл эту же «Легенду». На
душе сладко щемило,
охватывало поэзией, страстно хотелось любви и светлого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал, — он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все, — высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
Незаметная внутренняя дрожь все сильнее
охватывала Токарева. На
душе было смутно и необычно. Только ум работал с полной ясностью.
Поужинали и напились чаю. Андрей Иванович сидел у стола и угрюмо смотрел на огонь лампы. Всегда, когда он переставал пить, его в свободное от работы время
охватывала тупая, гнетущая тоска. Что-то вздымалось в
душе, куда-то тянуло, но он не знал, куда, и жизнь казалась глупой и скучной. Александра Михайловна и Зина боялись такого настроения Андрея Ивановича: в эти минуты он сатанел и от него не было житья.
Взглянув на уличные фонари и на черное небо, он вспоминает, что сегодня у «Медведя» фон Бурст справляет свои именины, и снова радость
охватывает его
душу…
И сверкало солнце. И мягко качались за окнами малахитово-зеленые волны. На Катю музыка всегда действовала странно:
охватывало сладкое, безвольное безумие, и
душа опьяненно качалась на колдовских волнах, без сил и без желания бороться с ними.
Вечером Катя одиноко сидела на скамеечке у пляжа и горящими глазами смотрела в вольную даль моря. Крепкий лед, оковывавший ее
душу, давал странные, пугавшие ее трещины. Она вспомнила, как ее
охватило страстное желание остаться там, где люди, среди бодрящей прохлады утра, собирались бороться и умирать. И она спрашивала себя: если бы она верила в их дело, отступилась ли бы она от него из-за тех злодейств, какие сегодня видела?
Небывалое волнение
охватило ее, когда она наклонилась к нему и взяла руку, уже налитую водой, холодную. Перед ней полумертвец, а она боится, как бы он не проник ей в
душу, каким-нибудь одним вопросом не распознал: с какими затаенными мыслями стоят они с матерью у его кровати.
— Милый друг мой, — часто говорил мне ее брат, вздыхая и красивым писательским жестом откидывая назад волосы, — никогда не судите по наружности! Поглядите вы на эту книгу: она давно уже прочтена, закорузла, растрепана, валяется в пыли, как ненужная вещь, но раскройте ее, иона заставит вас побледнеть и заплакать. Моя сестра похожа на эту книгу. Приподнимите переплет, загляните в
душу, и вас
охватит ужас. В какие-нибудь три месяца Вера перенесла, сколько хватило бы на всю человеческую жизнь!
Я долго взволнованно ходил по улицам, под ветром и снегом. До сих пор мне странно вспомнить, как остро пронзало мне в детстве
душу всякое переживание обиды, горя, страха или радости, — какая-то быстрая, судорожная дрожь
охватывала всю
душу и трепала ее, как в жесточайшей лихорадке. С горящими глазами я шагал через гребни наметенных сугробов, кусал захолодавшие красные пальцы и думал...