Неточные совпадения
Солдаты говорили, что у нее не хватает ребра в правом боку, оттого она и качается так странно на ходу, но мне это казалось приятным и сразу отличало ее
от других дам на дворе — офицерских
жен; эти, несмотря на их громкие голоса, пестрые наряды и высокие турнюры, были какие-то подержанные, точно они долго и забыто лежали в темном чулане, среди
разных ненужных вещей.
— Да некогда, милый друг, у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по
разным вопросам, а тут благотворительствовать… Мы ведь нынче все благотворим… да: благотворим и сами, и
жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни
женам нашим некогда хозяйничать… Просто беда
от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть на разводах, на парадах, на церемониях… вечный кипяток.
Отступление
от этих правил граф считал позволительным только в том единственном случае, когда для человека возникают новые обязательства к существам, с которыми он должен искать полного единения, для которых человек обязан «оставить отца и мать». Такое существо, разумеется,
жена. Высоко ставя принцип семейный, граф говорил, что он считает в высшей степени вредным, чтобы члены одной и той же семьи держались
разных религиозных взглядов и принадлежали к
разным церквам.
Во взгляде на круг своих знакомых муж,
жена и дочь были совершенно согласны и, не сговариваясь, одинаково оттирали
от себя и освобождались
от всяких
разных приятелей и родственников, замарашек, которые разлетались к ним с нежностями в гостиную с японскими блюдами по стенам.
На другой день проснулся я с твердым решением — поскорее уехать. Подробности вчерашнего дня — разговор за чаем,
жена, Соболь, ужин, мои страхи — томили меня, и я рад был, что скоро избавлюсь
от обстановки, которая напоминала мне обо всем этом. Когда я пил кофе, управляющий Владимир Прохорыч длинно докладывал мне о
разных делах. Самое приятное он приберег к концу.
Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достатки его удвоились
от приданого, принесенного молодой
женой. Как сказал, так и сделал Патап Максимыч: дал за Груней тридцать тысяч целковых, опричь одежи и
разных вещей. Да, опричь того, выдал ей капитал, что после родителей ее остался: тысяч пять на серебро было.
Максим тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила дальше. А
жена всё еще говорила, что резать кулич, не доехав до дому, — грех и непорядок, что всё должно иметь свое место и время. На востоке, крася пушистые облака в
разные цвета, засияли первые лучи солнца; послышалась песня жаворонка. Уж не один, три коршуна, в отдалении друг
от друга, носились над степью. Солнце пригрело чуть-чуть, и в молодой траве затрещали кузнечики.
В этот год Аллилуй по обыкновению объехал с просфорнею прихожан и собрал муки и променял ее у мельника на муку одинакового размола (так как из сборной муки
разного поля и неровного размола печь неудобно, потому что она неровно закисает и трудно подходит), а затем Аллилуева
жена растворила в деже муку и ночью подбила тесто, которое всходило прекрасно, как следует, а еще после затопила печь и перед тем, как наступила пора разваливать тесто и «знаменать просвиры печатью», пошла звать учрежденную вдовицу, у которой была печать; но едва она вышла со своего двора, как увидала мужа, беспокойно бежавшего к дому священника, с лицом до неузнаваемости измененным
от ужаса.
Он был прежде председателем управы. И когда сдавал должность, оказалась передержка. Тогда дело замяли, дали ему время внести в несколько сроков. Теперь в опеке завелись сиротские и
разные другие деньги. Иван Захарыч сдал ему сполна больше двадцати тысяч, и с тех пор стало известно, что по двум имениям, находящимся в пожизненном пользовании
жены, хранятся процентные бумаги
от выкупов, которые состоялись поздно — уже после того, как он ушел из предводителей. Кажется, тысяч на тридцать, если не больше.
Его не жалела
жена. Берта подавала ей
разные части туалета. Марья Орестовна надевала манжеты, а губы ее сжимались, и мысль бегала
от одного соображения к другому. Наконец-то она вздохнет свободно… Да. Но все пойдет прахом… К чему же было строить эти хоромы, добиваться того, что ее гостиная стала самой умной в городе, зачем было толкать полуграмотного «купеческого брата» в персонажи? Об этом она уже достаточно думала. Надо по-другому начать жить. Только для себя…
Существует греческая легенда о Девкалионе и его
жене Пирре, которые, спасшись
от всемирного потопа с небольшим количеством людских пар, стали рубить их пополам: Девкалион — мужчин, а Пирра — женщин и разбрасывать обе половины в
разные стороны. Из каждой половины потом образовался отдельный мужчина и женщина.
Амтман, с важною частицею фон, под видом сбереженья господского интереса, откладывал в свою экономию
разные плоды тонкой математической промышленности; ключница прятала недовески и привески; повара передавали
женам излишки, а поваренки, облизывая преисправно сладкие остатки, отделяли
от души лучшие кусочки пригожей дворовой девчонке.
Каждый день читают во французских газетах, в
разных faits divers [происшествиях (фр.).], что такая-то гризетка отравилась жаровней,
от ревности, или
жена увриера, оттого что муж колотил ее с утра до вечера; ну и говорят: «Ничего нет удивительного, страсти и горе — не свой брат!»
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь
разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и
разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его
от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо
жены.