Неточные совпадения
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер
от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла
мух от круглого, масляно блестевшего
лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
— Это о выставке? — спросил он, отгоняя рукописью Клима дерзкую
муху, она упрямо хотела сесть на висок редактора, напиться пота его. — Иноков оказался совершенно неудачным корреспондентом, — продолжал он, шлепнув рукописью по виску своему, и сморщил
лицо, следя, как
муха ошалело носится над столом. — Он — мизантроп, Иноков, это у него, вероятно,
от запоров. Психиатр Ковалевский говорил мне, что Тимон Афинский страдал запорами и что это вообще признак…
Спивак, отгоняя
мух от лица уснувшего ребенка, сказала тихо, но так уверенно, что Клим взглянул на нее с изумлением...
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита — все разбрелись по своим углам; а у кого не было его, тот шел на сеновал, другой в сад, третий искал прохлады в сенях, а иной, прикрыв
лицо платком
от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. И садовник растянулся под кустом в саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.
Он дергал головою, как бы отгоняя
мух, на меловом его
лице розовато вспыхивала улыбка,
от которой у меня сжималось сердце и зеленело в глазах.
Бахарев спал в одном жилете, закрыв свое
лицо от мух синим фуляром.
И
лицо у него двустороннее: левая половина спокойна и точно припухла
от удара, а на правой скула выдалась бугром, кожа щеки всё время вздрагивает, точно кусаемая невидимой
мухой.
Я воображал, как она с нехорошим, болезненным
лицом, беременная, сильно затянутая, стоит около игорного стола в толпе кокоток, выживших из ума старух, которые жмутся у золота, как
мухи у меда, вспоминал, что она уезжала в Монте-Карло почему-то тайно
от меня…
К синим его ногам, чисто вымытым Волгой, прилипли синие штаны, высохнув на знойном солнце.
Мухи гудели над
лицом рыбака,
от его тела исходил одуряющий, тошнотворный запах.
Вечером, в середине июля, на берегу полесской речонки Зульни лежали в густом лозняке два человека: нищий из села Казимирки Онисим Козел и его внук, Василь, мальчишка лет тринадцати. Старик дремал, прикрыв
лицо от мух рваной бараньей шапкой, а Василь, подперев подбородок ладонями и сощурив глаза, рассеянно смотрел на реку, на теплое, безоблачное небо, на дальний сосновый лес, резко черневший среди пожара зари.
Был шестой час вечера. Зной стоял жестокий, солнечный свет резал глаза; ветерок дул со степи, как из жерла раскаленной печи, и вместе с ним
от шахт доносился острый, противный запах каменноугольного дыма…
Мухи назойливо липли к потному
лицу; в голове мутилось
от жары; на душе накипало глухое, беспричинное раздражение.
— Так вот как! — сказал он мрачно. Прошелся несколько раз по комнате, на шаг не доходя до девушки, и, когда сел на прежнее место, —
лицо у него было чужое, суровое и несколько надменное. Молчал, смотрел, подняв брови на потолок, на котором играло светлое с розовыми краями пятно. Что-то ползало, маленькое и черное, должно быть, ожившая
от тепла, запоздалая, осенняя
муха. Проснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро. Вздохнул.