Неточные совпадения
— Минуты увлеченья… — выговорил он и хотел продолжать, но при этом слове, будто
от физической
боли, опять поджались ее
губы и опять запрыгал мускул щеки на правой стороне лица.
Посему и ты, Софья, не смущай свою душу слишком, ибо весь твой грех — мой, а в тебе, так мыслю, и разуменье-то вряд ли тогда было, а пожалуй, и в вас тоже, сударь, вкупе с нею, — улыбнулся он с задрожавшими
от какой-то
боли губами, — и хоть мог бы я тогда поучить тебя, супруга моя, даже жезлом, да и должен был, но жалко стало, как предо мной упала в слезах и ничего не потаила… ноги мои целовала.
Я молчал. На лице у меня — что-то постороннее, оно мешало — и я никак не мог
от этого освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою руку — и у себя на руке я почувствовал ее
губы… Это — первый раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до сих пор древняя ласка, и
от нее — такой стыд и
боль, что я (пожалуй, даже грубо) выдернул руку.
Он вспомнил о розе, которую вот уже третий день носил у себя в кармане: он выхватил ее — и с такой лихорадочной силой прижал ее к своим
губам, что невольно поморщился
от боли.
Он ответил как-то коротко, как будто с какою-то внутреннею
болью, точно стараясь не глядеть на меня, и лицо его покраснело; через полминуты он посмотрел на меня, и в глазах его засверкал огонь ненависти, а
губы затряслись
от негодования.
Ему стало так горько, что он решил лучше заснуть… И вскоре он действительно спал, сидя и закинув голову назад. А по лицу его, при свете электрического фонаря, проходили тени грустных снов,
губы подергивались, и брови сдвигались, как будто
от внутренней
боли…
Она говорила спокойно, но
губы у неё вздрагивали, как
от боли.
Раиса как бы с трудом перевела глаза на меня; мигнула ими несколько раз, все более и более их расширяя, потом нагнула голову набок, понемногу побагровела вся,
губы ее раскрылись… Она медленно, полной грудью потянула в себя воздух, сморщилась как бы
от боли и, с страшным усилием проговорив: «Да… Дав… жи… жив», — порывисто встала с крыльца и устремилась…
— Пытать так пытать, — подхватили казаки и обступили хозяйку; она неподвижно стояла перед ними, и только иногда
губы ее шептали неслышно какую-то молитву. К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати, стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились
от полу, и скоро она едва могла прикасаться до земли концами пальцев. Тогда палачи остановились и с улыбкою взглянули на ее надувшиеся на руках жилы и на покрасневшее
от боли лицо.
Снова закрыл глаза и, как
от боли, крепко сжал зубы, обнажив их; нижняя
губа его опустилась, верхняя — приподнялась, и синеватые волосы редких усов ощетинились.
Руки и
губы у него дрожали
от жадности и
боли, и всё лицо передёргивалось.
Сморщившись, как
от зубной
боли, он сказал что-то немым движением
губ, и я угадал фразу...
У порога этой двери стоял Абогин, но не тот, который вышел. Выражение сытости и тонкого изящества исчезло на нем, лицо его, и руки, и поза были исковерканы отвратительным выражением не то ужаса, не то мучительной физической
боли. Его нос,
губы, усы, все черты двигались и, казалось, старались оторваться
от лица, глаза же как будто смеялись
от боли…
Больной был мужик громадного роста, плотный и мускулистый, с загорелым лицом; весь облитый потом, с
губами, перекошенными
от безумной
боли, он лежал на спине, ворочая глазами; при малейшем шуме, при звонке конки на улице или стуке двери внизу больной начинал медленно выгибаться: затылок его сводило назад, челюсти судорожно впивались одна в другую, так что зубы трещали, и страшная, длительная судорога спинных мышц приподнимала его тело с постели;
от головы во все стороны расходилось по подушке мокрое пятно
от пота.
Ребенок плачет. Он давно уже осип и изнемог
от плача, но все еще кричит, и неизвестно, когда он уймется. А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея
болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни
губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка.
«Неужели?» — вихрем пронеслась недосказанная мысль в голове Елены Дмитриевны, и она до
боли закусила побелевшие
от волнения
губы.
Его ухо почти касалось её
губ, из которых теперь вырывалось учащенное, тяжелое дыхание. Её тело трепетало и дрожало
от мучительной
боли. Что-то липкое, горячее и густое капало на руку Игоря, которой он нежно поддерживал ее y плеча.
Бой разгорался. Падали убитые и раненые. Лелька руководила своим взводом, назначала отвечать тому, кто, думала, лучше ответит. А украдкою все время наблюдала за Ведерниковым во вражеском взводе. Она было позвала его в свой отряд, но Ведерников холодно ответил, что пойдет к Оське, и сейчас же
от нее отвернулся. И теперь, с сосущей
болью, Лелька поглядывала на его профиль с тонкими, поджатыми
губами и ревниво отмечала себе, что вот с другими девчатами он шутит, пересмеивается…