Неточные совпадения
В день Симеона батюшка
Сажал меня на бурушку
И вывел из младенчества
По пятому годку,
А на седьмом за бурушкой
Сама я
в стадо бегала,
Отцу
носила завтракать,
Утяточек пасла.
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не
в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить
в ваших горенках,
Их книги прочитать…
И
ношу твою облегчила судьба,
Сопутница дней славянина!
Еще ты
в семействе раба,
Но мать уже вольного сына!..
Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых,
нося фамилию Палеологовых, она видела
в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Все мы знаем предание о Бабе-яге-костяной-ноге, которая ездила
в ступе и погоняла помелом, и
относим эти поездки к числу чудес, созданных народною фантазией.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник,
в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь
в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который
носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
А так как на их языке неведомая сила
носила название чертовщины, то и стали думать, что тут не совсем чисто и что, следовательно, участие черта
в этом деле не может подлежать сомнению.
Левин
в душе осуждал это и не понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет
в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома, будет
носить, кормить и воспитывать детей.
Она,
в том темно-лиловом платье, которое она
носила первые дни замужества и нынче опять надела и которое было особенно памятно и дорого ему, сидела на диване, на том самом кожаном старинном диване, который стоял всегда
в кабинете у деда и отца Левина, и шила broderie anglaise. [английскую вышивку.]
— Муж? Муж Лизы Меркаловой
носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше
в самом деле, никто не хочет знать. Знаете,
в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
Избранная Вронским роль с переездом
в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он был спокоен. Он писал под руководством итальянского профессора живописи этюды с натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь
в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через плечо стал
носить по-средневековски, что очень шло к нему.
Левин всегда отсоветовал жене
носить ребенка
в лес, находя это опасным, и известие это было ему неприятно.
Однако, странное дело, несмотря на то, что она так готовилась не подчиниться взгляду отца, не дать ему доступа
в свою святыню, она почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый
носила в душе, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда поймёшь, как лежит это платье.
Левины жили уже третий месяц
в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще
носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и
в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Среднего роста, плотный, с вертлявою походкой, Михайлов,
в своей коричневой шляпе, оливковом пальто и
в узких панталонах, тогда как уже давно
носили широкие,
в особенности обыкновенностью своего широкого лица и соединением выражения робости и желания соблюсти свое достоинство произвел неприятное впечатление.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав себе положение человека независимого, он
носил его, весьма тонко и умно держа себя, так, как будто он ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили
в покое, потому что ему весело.
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, — продолжала она. — Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут
носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены
в необходимость стыдиться матери, отца, своего рождения.
— А вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины
в отлет
носят. Глянь-ка у той
в пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором… Так, и опять этак.
— Господа, — сказал он, — это ни на что не похоже. Печорина надо проучить! Эти петербургские слётки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что он только один и жил
в свете, оттого что
носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги.
— Нет еще; я говорил раза два с княжной, не более, но знаешь, как-то напрашиваться
в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если бы я
носил эполеты…
Они франты: опуская свой оплетенный стакан
в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские
носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжжи.
Он только год
в службе,
носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель.
А вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя глаза на бумажку, где были помечены беглые души Плюшкина, — вы хоть и
в живых еще, а что
в вас толку! то же, что и мертвые, и где-то
носят вас теперь ваши быстрые ноги?
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках
в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте и потом, очнувшись, как после долгого сна, говорил: «А ведь был конторщик, волосы
носил в кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.
Уже сукна купил он себе такого, какого не
носила вся губерния, и с этих пор стал держаться более коричневых и красноватых цветов с искрою; уже приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную виться кольцом; уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной
в воде, смешанной с одеколоном; уже покупал он весьма недешево какое-то мыло для сообщения гладкости коже, уже…
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть,
в том же сюртуке, и
носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже
в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что
в этой комнате лет десять жили люди.
В продолжение сих дней он полоскал беспрестанно горло молоком с фигой, которую потом съедал, и
носил привязанную к щеке подушечку из ромашки и камфары.
Самосвистов явился
в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе, запечатал и повелел самому солдату
отнести немедленно к самому Чичикову,
в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и все теплое, что нужно было для покрытия бренного его тела.
Он утверждал, что и чистоплотность у него содержится по тех пор, покуда он еще
носит рубашку и зипун, и что, как только заберется
в немецкий сертук — и рубашки не переменяет, и
в баню не ходит, и спит
в сертуке, и заведутся у него под сертуком и клопы, и блохи, и черт знает что.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни
в зиму, ни
в лето, отец, больной человек,
в длинном сюртуке на мерлушках и
в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший
в стоявшую
в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером
в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и
носи добродетель
в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся
в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Впрочем, если сказать правду, они всё были народ добрый, жили между собою
в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и беседы их
носили печать какого-то особенного простодушия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич», «Послушай, брат, Антипатор Захарьевич!», «Ты заврался, мамочка, Иван Григорьевич».
Тот же час,
отнесши в комнату фрак и панталоны, Петрушка сошел вниз, и оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря дорогою совершенно о постороннем.
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б
в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
И наконец
в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Они хранили
в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза
в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
Бывало, писывала кровью
Она
в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет
носила очень узкий,
И русский Н, как N французский,
Произносить умела
в нос;
Но скоро всё перевелось;
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла; стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя, как наш добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно говорил по-русски, с дурным выговором — по-французски и пользовался вообще,
в особенности между дамами, репутацией очень ученого человека; во-вторых, он
носил рыжие усы, большую рубиновую булавку
в черном атласном шарфе, концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и со штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги.
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая,
носит под платьем вериги
в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
Они поворотили
в улицы и были остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия драгоценную
ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился
в него, крича: «Хлеба!» Но сил не было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на землю.
И много уже показал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое; Федора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьем; многим
отнес головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю
в висок.
С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому дому, так влитому
в сознание с детства, что, казалось, всегда
носила его
в себе, а теперь выглядевшему подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной.
До вечера
носило Меннерса; разбитый сотрясениями о борта и дно лодки, за время страшной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить
в море обезумевшего лавочника, он был подобран пароходом «Лукреция», шедшим
в Кассет.
Что это? — вскрикнула она, взглянув на толпу
в сенях и на людей, протеснявшихся с какою-то
ношей в ее комнату.
Он решил
отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда, еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика» и по дороге зашел
в один плохенький трактиришко.
— Да ведь я ничьим мнением особенно не интересуюсь, — сухо и как бы даже с оттенком высокомерия ответил Свидригайлов, — а потому отчего же и не побывать пошляком, когда это платье
в нашем климате так удобно
носить и… и особенно, если к тому и натуральную склонность имеешь, — прибавил он, опять засмеявшись.
Я
в том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли тут одежду, например, особую завести,
носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?..
— Ключи она, стало быть,
в правом кармане
носит…
Даже прелестная пара сиреневых, настоящих жувеневских, перчаток свидетельствовала то же самое, хотя бы тем одним, что их не надевали, а только
носили в руках для параду.
Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони против Лужина, несмотря на то, что сам
носил столько собственного ужаса и страдания
в душе.
— Вот сычиха-то! — зашептала тотчас же опять Катерина Ивановна Раскольникову, почти развеселившись, — хотела сказать:
носил руки
в карманах, а вышло, что он по карманам лазил, кхи-кхи!