Неточные совпадения
Ударили к заутрене,
Как в город я вошла.
Ищу соборной площади,
Я знала: губернаторский
Дворец на площади.
Темна, пуста площадочка,
Перед дворцом начальника
Шагает
часовой.
И вдруг всем сделалось известным, что градоначальника секретно посещает
часовых и органных дел мастер Байбаков.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к
часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру, что и было ими выполнено в точности.
Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почел за нужное скрывать.
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать;
часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
— Как тебе не стыдно! — сказал я
часовому.
Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и
часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.
Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «Кто идет?» Вышел урядник и десятник.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах;
часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Оклики
часовых перемежались с шумом горячих ключей, спущенных на ночь.
В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости
часовой загородил ему путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать по дороге…
— Эй, любезный! — закричал
часовой, махая ему рукой. — Подожди маленько, что ты крутишься, как волчок?
— Подойди-ка сюда, — сказал я
часовому, — осмотри ружье да ссади мне этого молодца — получишь рубль серебром.
Узнавши, где караулилась схваченная женщина, он явился прямо и вошел таким молодцом и начальником, что
часовой сделал ему честь и вытянулся в струнку.
И, уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать никого и все концы в воду, сам нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах — сам черт бы не узнал. Явился в доме, где был Чичиков, и, схвативши первую бабу, какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился, в усах и с ружьем, как следует, к
часовым...
Сказавши это, старик вышел. Чичиков задумался. Значенье жизни опять показалось немаловажным. «Муразов прав, — сказал он, — пора на другую дорогу!» Сказавши это, он вышел из тюрьмы.
Часовой потащил за ним шкатулку, другой — чемодан белья. Селифан и Петрушка обрадовались, как бог знает чему, освобожденью барина.
— Ступай, меня прислал командир выстоять, наместо тебя, смену. — Обменился с
часовым и стал сам с ружьем.
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных
часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе, запечатал и повелел самому солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и все теплое, что нужно было для покрытия бренного его тела.
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались
часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
— Можно; только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму. Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой, — отвечал
часовой.
Оно было в два этажа, и над ним вверху надстроен был в две арки бельведер, где стоял
часовой; большой
часовой циферблат вделан был в крышу.
— А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце не всходило.
Часовые соглашаются, и один левентарь [Левентарь — начальник охраны.] обещался. Только пусть им не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю…
С магистратской башни приметили только
часовые, что потянулась часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; то же думал и французский инженер.
Внизу лестницы сидело по одному
часовому, которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои головы, и, казалось, таким образом, более походили на изваяния, чем на живые существа.
Прямо шла низенькая дверь, перед которой сидевшие двое
часовых играли в какую-то игру, состоявшую в том, что один другого бил двумя пальцами по ладони.
Весь день на крейсере царило некое полупраздничное остолбенение; настроение было неслужебное, сбитое — под знаком любви, о которой говорили везде — от салона до машинного трюма; а
часовой минного отделения спросил проходящего матроса: «Том, как ты женился?» — «Я поймал ее за юбку, когда она хотела выскочить от меня в окно», — сказал Том и гордо закрутил ус.
Шла уже вторая неделя после святой; стояли теплые, ясные, весенние дни; в арестантской палате отворили окна (решетчатые, под которыми ходил
часовой).
Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали во тьме ночной
Перекликался
часовой…
У ворот
часовые остановили нас и потребовали наших паспортов.
(Останавливает
часовую музыку.)
Придя к себе, он запер дверь, лег и пролежал до вечернего чая, а когда вышел в столовую, там, как
часовой, ходила Спивак, тонкая и стройная после родов, с пополневшей грудью. Она поздоровалась с ласковым равнодушием старой знакомой, нашла, что Клим сильно похудел, и продолжала говорить Вере Петровне, сидевшей у самовара...
— Какая же здесь окраина? Рядом — институт благородных девиц, дальше — на горе — военные склады, там
часовые стоят. Да и я — не одна, — дворник, горничная, кухарка. Во флигеле — серебряники, двое братьев, один — женатый, жена и служит горничной мне. А вот в женском смысле — одна, — неожиданно и очень просто добавила Марина.
Они не мешали ему отметить обилие
часовых магазинов, а также стариков и старушек, одетых как-то особенно скучно и прочно, — одетых на долгую, спокойную жизнь.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как
часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Неизвестность, ревность, пропавшие надежды на счастье и впереди все те же боли страсти, среди которой он не знал ни тихих дней, ни ночей, ни одной минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон не сходил, как друг, к нему, а являлся, как
часовой, сменить другой мукой муку бдения.
Сердце усиленно и веско билось — я слышал каждый удар. И все так мне было мило, все так легко. Проходя мимо гауптвахты на Сенной, мне ужасно захотелось подойти к
часовому и поцеловаться с ним. Была оттепель, площадь почернела и запахла, но мне очень нравилась и площадь.
Над домом лениво висел голландский флаг; у ворот, как сонные мухи, чуть ползали, от зноя,
часовые с ружьями.
Эйноске встал, пошел к дверям, поспешно воротился и сказал, что приехали еще двое баниосов, но
часовой не пускает их.
У дверей стояли
часовые и несколько каких-то джентльменов.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился
часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки тем, что расцепятся, — и все смолкнет: корабль нем и недвижим опять; только
часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
На мосту, в фуражке, в матросской рубашке, с ружьем на плече, ходил
часовой с английского парохода «Спартан».
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили
часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Один раз молния упала так близко, что
часовой крикнул: «Огонь с фор-русленей упал!» В другой раз попала в Паппенберг, в третий — в воду, близ кормы.
Вот сменили
часового, и он, отдав ружье, бежит опрометью на бак.
Часовые, португальцы и мулаты, в мундирах, но босые, учтиво кланялись.
На стене ходят
часовые с большими эполетами из красной бахромы, в уланских киверах и в суконных мундирах с перевязью.
Когда меня после допроса раздели, одели в тюремное платье за №, ввели под своды, отперли двери, толкнули туда и заперли на замок и ушли, и остался один
часовой с ружьем, который ходил молча и изредка заглядывал в щелку моей двери, — мне стало ужасно тяжело.
У калитки деревянных строений, с правой стороны, против
часового сидел на лавочке надзиратель в мундире с галунами с записной книжкой. К нему подходили посетители и называли тех, кого желали видеть, и он записывал. Нехлюдов также подошел к нему и назвал Катерину Маслову. Надзиратель с галунами записал.
Часовой, не отвечая, прокричал что-то в калитку и остановился, пристально глядя на то, как широкоплечий малый в свете фонаря очищал щепкой сапоги Нехлюдова от налипшей на них грязи.