Неточные совпадения
Слесарша (
уходя).Не позабудь,
отец наш! будь милостив!
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и
отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока
уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon
ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при свете лампадки бледное лицо
отца и велел ему
уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на своего сына.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно
уходил. Лидия написала
отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
— Довольно, Анна, — ворчал доктор, а
отец начал спорить с учителем о какой-то гипотезе, о Мальтусе; Варавка встал и
ушел, увлекая за собой ленту дыма сигары.
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда
отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела
уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Мальчики
ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик
отца Бориса...
— Я стал воздерживаться, надоело, — ответил Макаров. — Да и Лютов после смерти
отца меньше пьет. Из университета
ушел, занялся своим делом, пухом и пером, разъезжает по России.
Самгин снова почувствовал, что этот — хуже, страшнее, чем
отец; в этом есть что-то жуткое, от чего горло сжимает судорога. Он быстро
ушел, заботясь, чтоб Елизавета Львовна не заметила его.
Неохотно и немного поговорив о декабристах,
отец вскочил и
ушел, насвистывая и вызвав у Клима ревнивое желание проверить его слова. Клим тотчас вошел в комнату брата и застал Дмитрия сидящим на подоконнике.
Самгин лежал на диване, ему очень хотелось подробно расспросить Агафью о Таисье, но он подумал, что это надобно делать осторожно, и стал расспрашивать Агафью о ее жизни. Она сказала, что ее
отец держал пивную, и, вспомнив, что ей нужно что-то делать в кухне, — быстро
ушла, а Самгин почувствовал в ее бегстве нечто подозрительное.
— Ну, я —
ухожу. Спасибо… за внимание. Родился я до того, как
отец стал трактирщиком, он был грузчиком на вагонном дворе, когда я родился. Трактир он завел, должно быть, на какие-то темные деньги.
Жарким летним вечером Клим застал
отца и брата в саду, в беседке;
отец, посмеиваясь необычным, икающим смехом, сидел рядом с Дмитрием, крепко прижав его к себе; лицо Дмитрия было заплакано; он тотчас вскочил и
ушел, а
отец, смахивая платком капельки слез с брюк своих, сказал Климу...
— Долго ли до греха? — говорили
отец и мать. — Ученье-то не
уйдет, а здоровья не купишь; здоровье дороже всего в жизни. Вишь, он из ученья как из больницы воротится: жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!
Он был в их глазах пустой, никуда не годный, ни на какое дело, ни для совета — старик и плохой
отец, но он был Пахотин, а род Пахотиных
уходит в древность, портреты предков занимают всю залу, а родословная не укладывается на большом столе, и в роде их было много лиц с громким значением.
Получив желаемое, я
ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос
отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
Вот
отец Аввакум, бледный и измученный бессонницей, вышел и сел в уголок на кучу снастей; вот и другой и третий, все невыспавшиеся, с измятыми лицами. Надо было держаться обеими руками: это мне надоело, и я
ушел в свой любимый приют, в капитанскую каюту.
Когда же
отец не только не послушался, но разбранил его, он
ушел из дома и перестал пользоваться средствами
отца.
— Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома
отец, брат, другой в солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву
уйти.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не было,
отца я не любила и девятнадцати лет я с товаркой
ушла из дома и поступила работницей на фабрику.
— А коли Петру Александровичу невозможно, так и мне невозможно, и я не останусь. Я с тем и шел. Я всюду теперь буду с Петром Александровичем:
уйдете, Петр Александрович, и я пойду, останетесь — и я останусь. Родственным-то согласием вы его наипаче кольнули,
отец игумен: не признает он себя мне родственником! Так ли, фон Зон? Вот и фон Зон стоит. Здравствуй, фон Зон.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было
уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и
отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Я, разумеется, и не претендовала на его частые визиты, зная, сколько у него теперь и без того хлопот, — vous comprenez, cette affaire et la mort terrible de votre papa, [вы понимаете, это дело и ужасная смерть вашего
отца (фр.).] — только вдруг узнаю, что он был опять, только не у меня, а у Lise, это уже дней шесть тому, пришел, просидел пять минут и
ушел.
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она вышла замуж, вы отошли от нее; чтоб
уйти от
отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я знаю это со всеми подробностями.
— Я готовилась умереть, не думая об
отце, и вы не понимаете этого! С этой минуты все Кончено между нами, — сказала она и быстро
ушла из комнаты.
Он
ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании
отца сделать его нищим и, наконец, об Акулине.
Он решился к нему ехать и даже выйти в отставку, если болезненное состояние
отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство,
ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске, — закурил трубку и погрузился в глубокие размышления.
Не было мне ни поощрений, ни рассеяний;
отец мой был почти всегда мною недоволен, он баловал меня только лет до десяти; товарищей не было, учители приходили и
уходили, и я украдкой убегал, провожая их, на двор поиграть с дворовыми мальчиками, что было строго запрещено.
Опрыскавши комнату одеколоном,
отец мой придумывал комиссии: купить французского табаку, английской магнезии, посмотреть продажную по газетам карету (он ничего не покупал). Карл Иванович, приятно раскланявшись и душевно довольный, что отделался,
уходил до обеда.
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича.
Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы
ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
С этими словами она выбежала из девичьей и нажаловалась матушке. Произошел целый погром. Матушка требовала, чтоб Аннушку немедленно
услали в Уголок, и даже грозилась отправить туда же самих тетенек-сестриц. Но благодаря вмешательству
отца дело кончилось криком и угрозами. Он тоже не похвалил Аннушку, но ограничился тем, что поставил ее в столовой во время обеда на колени. Сверх того, целый месяц ее «за наказание» не пускали в девичью и носили пищу наверх.
Нам очень нравилось это юмористическое объяснение, побеждавшее ужасное представление о воющем привидении, и мы впоследствии часто просили
отца вновь рассказывать нам это происшествие. Рассказ кончался веселым смехом… Но это трезвое объяснение на кухне не произвело ни малейшего впечатления. Кухарка Будзиньская, а за ней и другие объяснили дело еще проще: солдат и сам знался с нечистой силой; он по — приятельски столковался с «марой», и нечистый
ушел в другое место.
Отец в новом мундире и с Владимиром в петлице
уходит из дому в суд.
Так рассказывали эту историю обыватели. Факт состоял в том, что губернатор после корреспонденции
ушел, а обличитель остался жив, и теперь, приехав на время к
отцу, наслаждался в родном городе своей славой…
В качестве большой, Устенька могла теперь
уходить из дому одна и бывала у
отца ежедневно. Когда она объяснила ему, в чем дело, старик задумался.
Когда Галактион
ушел, Устенька напала на
отца с необыкновенным азартом.
«Ну,
ушла к
отцу, что же из этого? — раздумывал Галактион. — Ну, будут дети расти у дедушки, что же тут хорошего? Пьянство, безобразие, постоянные скандалы. Ах, Серафима, Серафима!»
Аня(задумчиво). Шесть лет тому назад умер
отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не перенесла,
ушла,
ушла без оглядки… (Вздрагивает.) Как я ее понимаю, если бы она знала!
Это было преступление без заранее обдуманного намерения: однажды вечером мать
ушла куда-то, оставив меня домовничать с ребенком; скучая, я развернул одну из книг отчима — «Записки врача» Дюма-отца — и между страниц увидал два билета — в десять рублей и в рубль.
Собравшись домой, она на дороге, на постоялом дворе, встречает
отца и мать, рассказывает им все свое горе и прибавляет, что
ушла от мужа, чтобы жить с ними, потому что ей уж терпенья не стало.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют
отца проклинать дочь, дочь —
уйти от
отца и затем ставят несчастную девушку в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой семьи.
Уходя, она прибавила, что Лизавета Прокофьевна сегодня в адском расположении духа, но что всего страннее, что Аглая перессорилась со всем семейством, не только с
отцом и матерью, но даже с обеими сестрами, и что «это совсем нехорошо».
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего
уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и
отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Появление
отца для Наташки было настоящим праздником. Яша Малый любил свое гнездо какой-то болезненной любовью и ужасно скучал о детях. Чтобы повидать их, он должен был сделать пешком верст шестьдесят, но все это выкупалось радостью свиданья. И Наташка, и маленький Петрунька так и повисли на отцовской шее. Особенно ластилась Наташка, скучавшая по
отце более сознательно. Но Яша точно стеснялся радоваться открыто и потихоньку
уходил с ребятишками куда-нибудь в огород и там пестовал их со слезами на глазах.
Старик так и
ушел, уверенный, что управляющий не хотел ничего сделать для него. Как же, главный управляющий всех Балчуговских промыслов — и вдруг не может отодрать Яшку?.. Своего блудного сына Зыков нашел у подъезда. Яша присел на последнюю ступеньку лестницы, положив голову на руки, и спал самым невинным образом.
Отец разбудил его пинком и строго проговорил...
— Груня, Грунюшка, опомнись… — шептал Макар, стоя перед ней. — Ворога твоего мы порешили… Иди и объяви начальству, што это я сделал:
уйду в каторгу… Легче мне будет!.. Ведь три года я муку-мученическую принимал из-за тебя… душу ты из меня выняла, Груня. А что касаемо Кирилла, так слухи о нем пали до меня давно, и я еще по весне с Гермогеном тогда на могилку к
отцу Спиридонию выезжал, чтобы его достигнуть.
Чтобы
отец не
ушел, Нюрочка держала его руку за палец и так дремала.
Больше всех надоедал Домнушке гонявшийся за ней по пятам Вася Груздев, который толкал ее в спину, щипал и все старался подставить ногу, когда она тащила какую-нибудь посуду. Этот «пристанской разбойник», как окрестила его прислуга, вообще всем надоел. Когда ему наскучило дразнить Сидора Карпыча, он приставал к Нюрочке, и бедная девочка не знала, куда от него спрятаться. Она спаслась только тем, что
ушла за
отцом в сарайную. Петр Елисеич, по обычаю, должен был поднести всем по стакану водки «из своих рук».
Петр Елисеич неожиданно смутился, помахал платком и торопливо
ушел в свой кабинет, а Нюрочка так и осталась с раскрытым ртом от изумления. Вообще, что-то случилось, а что — Нюрочка не понимала, и никто ей не мог ничего объяснить. Ей показалось только, что
отец точно испугался, когда она пожаловалась на Домнушку.
Отец Сергей тоже предлагал ходокам помириться, но ему верили еще меньше, чем приказчику. Приказчик жалованье из конторы получает, а поп голодом насидится, когда оба мочеганских конца
уйдут в орду.