Неточные совпадения
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, —
продолжала она. — Ты забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери,
отца, своего рождения.
— В первый раз, как я увидел твоего коня, —
продолжал Азамат, — когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего
отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
— Как это скучно! — воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. — Да неужели, —
продолжал я, —
отец не догадался, что она у вас в крепости?
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я
продолжал совершенно равнодушно слушать разговор
отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! —
продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И
отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая
отцу снизу в лицо,
продолжала с деланым оживлением...
У моего
отца здесь дело, —
продолжал он, перепрыгивая через канавку, — ну, так он меня просил…
— Наконец пожаловал, — проговорил
отец Базарова, все
продолжая курить, хотя чубук так и прыгал у него между пальцами. — Ну, вылезай, вылезай, почеломкаемся.
— Вот тебе и
отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, —
продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
«Об
отце она говорит, как будто его уже нет», — отметил Клим, а она, оспаривая кого-то, настойчиво
продолжала, пристукивая ногою; Клим слышал, что стучит она плюсной, не поднимая пятку.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности.
Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в себе сил
продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
А он сделал это очень просто: взял колею от своего деда и
продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука, и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты и рассказы матери, галерея и будуар в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду его, ни
отцу, ни ему самому.
— А то вот и довели себя до добра, —
продолжала бабушка, — если б она спросила
отца или матери, так до этого бы не дошло. Ты что скажешь, Верочка?
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я,
продолжая идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать,
отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
А кучер все мчал да мчал меня, то по глухим переулкам, с бледными, но чистыми хижинами, по улицам, то опять по полянам, по плантациям. Из-за деревьев
продолжали выглядывать идиллии в таких красках, какие, конечно, не снились самому
отцу Феокриту. Везде толпы; на балконах множество голов.
Но тянувшаяся к
отцу с рук конвойного девочка
продолжала визжать и не хотела идти к Марье Павловне.
— Верно, перед Богом говорю, барин. Будьте
отцом родным! — Он хотел кланяться в землю, и Нехлюдов насилу удержал его. — Вызвольте, ни за что пропадаю, —
продолжал он.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и с тех пор начавший пить и развратничать, что он
продолжал делать до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая долги, компрометировал
отца.
Девушка села на диван и ждала, пока
отец, бегая по кабинету,
продолжал неистовствовать, порываясь к двери, точно он хотел догнать Данилу Семеныча.
— Положим, в богатом семействе есть сын и дочь, —
продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям; дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него является ребенок… Как посмотрят на это
отец и мать?
Поднялся и
отец Ферапонт и, ограждая себя крестным знамением, пошел к своей келье, не оглядываясь, все еще
продолжая восклицать, но уже нечто совсем несвязное.
— А зачем ему к
отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, —
продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, — сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к старику, если та не придет? Говори! Я хочу твои мысли знать.
— Нечистого изгоняешь, а может, сам ему же и служишь, — безбоязненно
продолжал отец Паисий, — и кто про себя сказать может: «свят есть»? Не ты ли, отче?
«Но вот третий сын
отца современного семейства, —
продолжал Ипполит Кириллович, — он на скамье подсудимых, он перед нами.
Впрочем, благочиние наружно еще не нарушалось, и
отец Паисий твердо и раздельно, с лицом строгим,
продолжал читать Евангелие в голос, как бы не замечая совершавшегося, хотя давно уже заметил нечто необычайное.
— Братья губят себя, —
продолжал он, —
отец тоже. И других губят вместе с собою. Тут «земляная карамазовская сила», как
отец Паисий намедни выразился, — земляная и неистовая, необделанная… Даже носится ли Дух Божий вверху этой силы — и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов… Я монах, монах? Монах я, Lise? Вы как-то сказали сию минуту, что я монах?
— Я твердо была уверена, что он всегда успеет переслать эти три тысячи, только что получит от
отца, —
продолжала она, отвечая на вопросы.
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша,
продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит
отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Они стоят на любопытнейшей точке, —
продолжал отец библиотекарь, — по-видимому, совершенно отвергают в вопросе о церковно-общественном суде разделение церкви от государства.
— Э, да у нас и гор-то нету! — воскликнул
отец Иосиф и, обращаясь к старцу,
продолжал: — Они отвечают, между прочим, на следующие «основные и существенные» положения своего противника, духовного лица, заметьте себе.
Не думаю настойчиво утверждать, —
продолжал Ипполит Кириллович, — что до этой сцены подсудимый уже обдуманно и преднамеренно положил покончить с
отцом своим убийством его.
— Да притом, —
продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли
отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Не забывайте меня, Виктор Александрыч, —
продолжала она умоляющим голосом. — Уж, кажется, я на что вас любила, все, кажется, для вас… Вы говорите,
отца мне слушаться, Виктор Александрыч… Да как же мне отца-то слушаться…
Сели за стол. Алексей
продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски.
Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя все это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал.
— Уж не думаете ли вы, что она не сестра мне?.. Нет, —
продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, — она точно мне сестра, она дочь моего
отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
Во мне не было и не могло быть той спетости и того единства, как у Фогта. Воспитание его шло так же правильно, как мое — бессистемно; ни семейная связь, ни теоретический рост никогда не обрывались у него, он
продолжал традицию семьи.
Отец стоял возле примером и помощником; глядя на него, он стал заниматься естественными науками. У нас обыкновенно поколение с поколением расчленено; общей, нравственной связи у нас нет.
Между тем полковник понравился всем. Сенатор его ласкал,
отец мой находил, что «лучше жениха нельзя ждать и желать не должно». «Даже, — пишет NataLie, — его превосходительство Д. П. (Голохвастов) доволен им». Княгиня не говорила прямо NataLie, но прибавляла притеснения и торопила дело. NataLie пробовала прикидываться при нем совершенной «дурочкой», думая, что отстращает его. Нисколько — он
продолжает ездить чаще и чаще.
Человек осужден на работу, он должен работать до тех пор, пока опустится рука, сын вынет из холодных пальцев
отца струг или молот и будет
продолжать вечную работу. Ну, а как в ряду сыновей найдется один поумнее, который положит долото и спросит...
Проходит еще три дня; сестрица
продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к
отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Не говоря об
отце, который
продолжал вести свою обычную замкнутую жизнь, даже матушка как-то угомонилась с отъездом детей и, затворившись в спальне, или щелкала на счетах и писала, или раскладывала гранпасьянс.
«Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, —
продолжала хорошенькая кокетка, — как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне
отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!» И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца…
— Отворотился хоть бы в сторону, когда хочешь чихнуть! — проговорил дед, протирая глаза. Осмотрелся — никого нет. — Нет, не любит, видно, черт табаку! —
продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. — Дурень же он, а такого табаку ни деду, ни
отцу его не доводилось нюхать!
— Готов обед, пан
отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с галушками! — сказала пани Катерина старой прислужнице, обтиравшей деревянную посуду. — Постой, лучше я сама выну, —
продолжала Катерина, — а ты позови хлопцев.
В этих словах еще слышится ирония; но Русаков и серьезно
продолжает в том же роде: «Ну, какая она барыня, посудите,
отец: жила здесь в четырех стенах, свету не видала…
Отец пожал мне руку и
продолжал свой путь.
— До-ому сему и всем праведно, мирно и непорочно обитающим в нем… — заголосил было по-протодьяконски Соловьев и вдруг осекся. — Отцы-святители, — забормотал он с удивлением, стараясь
продолжать неудачную шутку.Да ведь это… Это же… ах, дьявол… это Соня, нет, виноват, Надя… Ну да! Люба от Анны Марковны…
— «Где же ты будешь жить? —
продолжал мой
отец.
«Напугал меня братец, —
продолжала она, — я подумала, что он умер, и начала кричать; прибежал
отец Василий с попадьей, и мы все трое насилу стащили его и почти бесчувственного привели в избу к попу; насилу-то он пришел в себя и начал плакать; потом, слава богу, успокоился, и мы отслужили панихиду.
Отец мой
продолжал разговаривать и расспрашивать о многом, чего я и не понимал; слышал только, как ему отвечали, что, слава богу, все живут помаленьку, что с хлебом не знай, как и совладать, потому что много народу хворает.
Я обратился к
отцу и вполголоса
продолжал говорить с ним о том же, сообщая при случае и мои собственные замечания и догадки.