Неточные совпадения
Княгиня сидела в кресле
молча и улыбалась; князь сел подле нее. Кити стояла у кресла
отца, всё не выпуская его руку. Все
молчали.
Во время взрыва князя она
молчала; она чувствовала стыд за мать и нежность к
отцу за его сейчас же вернувшуюся доброту; но когда
отец ушел, она собралась сделать главное, что было нужно, — итти к Кити и успокоить ее.
— Это лошадь
отца моего, — сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал я, — и в тебе, душенька, не
молчит разбойничья кровь!»
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К
отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела
молча у окна.
Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько мгновений
молча и пристально в нее вглядывался, весь рассказ о ней покойника
отца ее пронесся в эту минуту вдруг в его памяти…
Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось,
молча умолял его за предстоящие жертвы.
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба брата
молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на
отца, то на дядю.
— Облетели цветы, — добавил
отец, сочувственно кивнув лысоватым черепом, задумчиво пил пиво,
молчал и становился незаметен.
Веселая горничная подала кофе. Лидия, взяв кофейник, тотчас шумно поставила его и начала дуть на пальцы. Не пожалев ее, Самгин
молчал, ожидая, что она скажет. Она спросила: давно ли он видел
отца, здоров ли он? Клим сказал, что видит Варавку часто и что он летом будет жить в Старой Руссе, лечиться от ожирения.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя
отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось
молчать, слушая ее милую болтовню, —
молчать, забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют
молча;
отец ходит
молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.
Молчи,
молчи;
Не погуби нас: я в ночи
Сюда прокралась осторожно
С единой, слезною мольбой.
Сегодня казнь. Тебе одной
Свирепство их смягчить возможно.
Спаси
отца.
Так я дороже
Тебе
отца?
Молчишь…
Она опомнилась, но снова
Закрыла очи — и ни слова
Не говорит.
Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить…
Напрасно. Целые два дня,
То
молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.
Наконец девушка решилась объясниться с
отцом. Она надела простенькое коричневое платье и пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна
молча поцеловала сестру и прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
Она
молчала, давая
отцу полную волю излить свое бешенство; в такие минуты подступаться к нему — значило подливать масла в огонь.
Надежда Васильевна поцеловала
отца в лоб и
молча вышла из кабинета. Данила Семеныч, покачиваясь на своих кривых ногах, ввалился в кабинет.
Затем
молча, общим поклоном откланявшись всем бывшим в комнате, Дмитрий Федорович своими большими и решительными шагами подошел к окну, уселся на единственный оставшийся стул неподалеку от
отца Паисия и, весь выдвинувшись вперед на стуле, тотчас приготовился слушать продолжение им прерванного разговора.
Все
молча остановились у большого камня. Алеша посмотрел, и целая картина того, что Снегирев рассказывал когда-то об Илюшечке, как тот, плача и обнимая
отца, восклицал: «Папочка, папочка, как он унизил тебя!» — разом представилась его воспоминанию. Что-то как бы сотряслось в его душе. Он с серьезным и важным видом обвел глазами все эти милые, светлые лица школьников, Илюшиных товарищей, и вдруг сказал им...
Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что
отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу, вот почему с людьми и
молчит.
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать,
молчит и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать, не далее как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…
— Это уж совсем недостойно с вашей стороны, — проговорил
отец Иосиф.
Отец Паисий упорно
молчал. Миусов бросился бежать из комнаты, а за ним и Калганов.
Алеша пошел в спальню к
отцу и просидел у его изголовья за ширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго
молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в его лице.
И однако, все шли. Монашек
молчал и слушал. Дорогой через песок он только раз лишь заметил, что
отец игумен давно уже ожидают и что более получаса опоздали. Ему не ответили. Миусов с ненавистью посмотрел на Ивана Федоровича.
Явясь по двадцатому году к
отцу, положительно в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь
молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было.
«Столько лет учил вас и, стало быть, столько лет вслух говорил, что как бы и привычку взял говорить, а говоря, вас учить, и до того сие, что
молчать мне почти и труднее было бы, чем говорить,
отцы и братия милые, даже и теперь при слабости моей», — пошутил он, умиленно взирая на толпившихся около него.
О, Алеша хоть и
молчал, но довольно и глубоко знал уже своего
отца.
— И сам ума не приложу, батюшка,
отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал:
молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски.
Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя все это весьма забавным. Англичанка бесилась и
молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал.
В длинном траурном шерстяном платье, бледная до синеватого отлива, девочка сидела у окна, когда меня привез через несколько дней
отец мой к княгине. Она сидела
молча, удивленная, испуганная, и глядела в окно, боясь смотреть на что-нибудь другое.
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и что бы ни говорилось за столом, какие бы ни происходили бурные сцены, они ни одним движением не выказывали, что принимают в происходящем какое-нибудь участие.
Молча садились они за обед,
молча подходили после обеда к
отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб не сходить оттуда до завтрашнего обеда.
Но дедушка был утомлен; он грузно вылез из экипажа, наскоро поздоровался с
отцом, на ходу подал матушке и внучатам руку для целования и
молча прошел в отведенную ему комнату, откуда и не выходил до утра следующего дня.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась
молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к
отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились в свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые дни
молча проводила Мавруша в каморке, и не только не садилась около мужа во время его работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но
отец, по обыкновению, уклонился.
Отец был, по тогдашнему времени, порядочно образован; мать — круглая невежда;
отец вовсе не имел практического смысла и любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала, а действовала
молча и наверняка; наконец,
отец женился уже почти стариком и притом никогда не обладал хорошим здоровьем, тогда как мать долгое время сохраняла свежесть, силу и красоту.
— Ты что же, сударь,
молчишь! — накидывалась она на
отца, — твой ведь он! Смотрите на милость! Холоп над барыней измывается, а барин запрется в кабинете да с просвирами возится!
Отец не поддакивал осуждавшим реформу и не говорил своего обычного «толкуй больной с подлекарем». Он только сдержанно
молчал.
Отец, все так же с любопытством вглядываясь в него своими повеселевшими глазами,
молча кивнул головой.
— «
Молчи, доню, — ответил ей шопотом
отец, — говори скорее отче — нашу».
Старика больше всего поразило то, что присутствовавшая при этом Дидя упорно
молчала, она была согласна с мужем и только из вежливости не противоречила
отцу.
Мать явилась вскоре после того, как дед поселился в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела
отца, мать и меня, — присматривалась и
молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину, играя пальцами.
Всем в дому запрещено про Варю говорить, и все
молчат, и я тоже помалкиваю, а сама знаю свое —
отцово сердце ненадолго немо.
Я клятвой
отца уверяла,
Что я не пролью ни единой слезы, —
И он, и кругом всё
молчало!
Отцу подражая,
молчали они…
— «Не пишет он?..» Глянул уныло
И вышел
отец… Недоволен был брат,
Прислуга
молчала, вздыхая.
Я
молча ему образок подала
И стала пред ним на колени:
«Я еду! хоть слово, хоть слово,
отец!
— Да что это? Да что тут такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие
молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул
отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
Сначала Иван Петрович
молчал и крепился, но, когда
отец вздумал грозить ему постыдным наказаньем, он не вытерпел.
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того
отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что
молчишь?..
Нюрочка покорно
молчала, чувствуя себя виноватой. Ее выручил
отец: при нем о. Сергей неловко умолк.