Неточные совпадения
Как завижу, бывало, рысьи шапки, да как заслышу их визг, веришь ли,
отец мой, сердце так и
замрет!
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа
замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в
отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
Вечные тревоги, мучительная борьба с холодом и голодом, тоскливое уныние матери, хлопотливое отчаяние
отца, грубые притеснения хозяев и лавочника — все это ежедневное, непрерывное горе развило в Тихоне робость неизъяснимую: при одном виде начальника он трепетал и
замирал, как пойманная птичка.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония
отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его чувствовал в себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще
замирало, а в груди при воспоминании переливалась горячая волна. Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
Галактион
замер, ожидая, что
отец начнет выговаривать ему относительно жены, но Михей Зотыч закрыл глаза и опять улыбнулся.
Мало этого: в его грубой душе
замерли даже чувства
отца и мужа; это мы видели и в первых актах пьесы, видим и в последнем.
Он воротился еще задолго до обеда, бледный и расстроенный, и тетушка Татьяна Степановна рассказывала, что мой
отец как скоро завидел могилу своей матери, то бросился к ней, как исступленный, обнял руками сырую землю, «да так и
замер».
Павел между тем глядел в угол и в воображении своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен был стол, и труп
отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь
отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла сердце
замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память
отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
Сердце у ней
замерло: едва сообразила она, когда Полина кончила играть, подойти к
отцу и сказать...
— Все это вздор! Вы суеверны? Я — нисколько. А чему быть, того не миновать. Monsieur Gaston жил у нас в доме, над моей головой. Бывало, я проснусь ночью и слышу его шаги — он очень поздно ложился — и сердце
замирает от благоговения… или от другого чувства. Мой
отец сам едва разумел грамоте, но воспитание нам дал хорошее. Знаете ли, что я по-латыни понимаю?
Он стал разматывать красное полотенце с руки, а Матвей,
замирая от страха и любопытства, принял ковш из рук Власьевны и бросил его, налив себе воды в сапоги: он увидал, что из отверстия конуры выкинулся гибкий красный язык огня, словно стремясь лизнуть
отцовы ноги.
Отец Христофор снял рясу, пояс и кафтан, и Егорушка, взглянув на него,
замер от удивления.
Охоня стала ходить к судной избе каждое утро, чем доставляла немало хлопот караульным солдатам. Придет, подсядет к окошечку, да так и
замрет на целый час, пока солдаты не прогонят. Очень уж жалела
отца Охоня и горько плакала над ним, как причитают по покойникам, — где только она набрала таких жалких бабьих слов!
Тот самый, чья голова покоилась на груди твоей, кто на губах твоих
замирал в упоении, кто за один твой нежный взгляд оставил долг,
отца и мать, — для кого и ты бы их покинула, если б имела… это он!
Сердце в ней
замерло, когда государь заперся с ее
отцом.
Потом, раскинув руки, свалился на бок,
замер, открыв окровавленный, хрипящий рот; на столе у постели мигала свеча, по обезображенному телу ползали тени, казалось, что Алексей всё более чернеет, пухнет. В ногах у него молча и подавленно стояли братья,
отец шагал по комнате и спрашивал кого-то...
Акулина как бы успокоилась, и только судорожно стиснутые губы и смертная бледность лица свидетельствовали, что не все еще стихло в груди ее; но потом, когда дружка невесты произнес: «
Отцы, батюшки, мамки, мамушки и все добрые соседушки, благословите молодого нашего отрока в путь-дорогу, в чистое поле, в зеленые луга, под восточную сторону, под красное солнце, под светлый месяц, под часты звезды, к божьему храму, к колокольному звону», и особенно после того, как присутствующие ответили: «Бог благословит!», все как бы разом окончательно в ней
замерло и захолонуло.
И купец опять с размаха упал на колени и, склонившись боком головой над двумя руками горсточкой,
замер.
Отец Сергий опять велел ему встать и, подумав о том, как тяжела его деятельность и как, несмотря на то, он покорно несет ее, тяжело вздохнул и, помолчав несколько секунд, сказал...
Будь он самый грубый, животный человек, но если в душе его не
замерло народное чувство, если в нем не перестало биться русское сердце, звуки Глинки навеют на него тихий восторг и на думные очи вызовут даже невольную сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни
отцу с матерью, а разве той одной, к кому стремятся добрые помыслы любящей души…
— Да я… тятенька… право, не знаю… — бессвязно говорила Маша, а у самой так и волнуется грудь, так и
замирает сердце, так и подступают рыданья, напрасно силится она сдерживать их, глядя на
отца перепуганными глазами.
Мой
отец первым кинулся к Кериму. За ним бежали оба денщика. Мое сердце
замерло. Но Керим уже стоял на подоконнике.
Полна теперь она воскресшею любовью к
отцу и мечтаньями о Петре Степаныче, не о том Петре Степаныче, что в бестелесном образе сейчас являлся перед ней, а о том человеке плоти и крови, чьи искрометные взоры когда-то бывали устремлены на нее и заставляли
замирать ее сердце… Не могла она говорить…
Тетю Лелю Дуня любит, как родную. Бабушку Маремьяну она так не любила никогда. Разве
отца, да лес, да лесные цветочки. От одного ласкового голоса тети Лели сладко вздрагивает и
замирает сердечко Дуни… Не видит, не замечает она уродства Елены Дмитриевны, красавицей кажется ей надзирательница-калека.
Когда
отец рассказывал мне подробности этой ужасной войны, унесшей за собою столько храбрых, мое сердце билось и
замирало, словно желая вырваться из груди…
— И та и другие идут без зова, Никита Иванович! Дни наши в руце Божией: ни одной иоты не прибавим к ним, когда они сочтены. Верь, и моему земному житию предел близок: сердце вещун, не обманщик. Лучше умереть, чем
замирать всечасно. Вчера я исповедался
отцу духовному и сподобился причаститься святых тайн; ныне, если благословит Господь, исполню еще этот долг христианский. Теперь хочу открыть тебе душу свою. Ты меня давно знаешь, друг, но знаешь ли, какой тяжкий грех лежит на ней?
Если бы могла слетать к нему пташкой, готова б забыть девическую стыдливость,
отца, брата, и обняла б его, и
замерла бы на его груди.
Вдруг за дверью сначала запищал, а потом закричал ребенок. Она открыла широко глаза и, не спуская их с
отца,
замерла в нерешительности.
Крестный отец-дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей,
замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
— Да нет, не может быть. — Она
замерла с крючком и одеялом в руках. И вдруг опять то же удивительное колебание. Неужели это он или она? И она, забыв про все, про его гадость и ложь, про раздражительность матери, про горе
отца, просияла улыбкой, но не той гнусной улыбкой, которой она отвечала на такие же улыбки его, а светлой, чистой, радостной улыбкой.