Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы
проводить от
себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал
к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Княгиня, сидевшая с другой стороны стола с Марьей Власьевной и Степаном Аркадьичем, подозвала
к себе Левина и
завела с ним разговор о переезде в Москву для родов Кити и приготовлении квартиры.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите,
возите к себе этих шарлатанов.
Весь день этот, за исключением поездки
к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна
провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала
себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Вронский в эти три месяца, которые он
провел с Анной за границей, сходясь с новыми людьми, всегда задавал
себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит на его отношения
к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я
провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал
себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было
к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться
к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и,
сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал
к ним и не дал энать о
себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Но когда вышедший вслед за ним Степан Аркадьич, увидав его на лестнице, подозвал
к себе и спросил, как он в школе
проводит время между классами, Сережа, вне присутствия отца, разговорился с ним.
— Позвольте вам вместо того, чтобы
заводить длинное дело, вы, верно, не хорошо рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его на время
к себе. Хотя, конечно, подобных вещей на дом брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников… Я с своей стороны употреблю мое участие.
Богат, хорош
собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа
к самовару,
А Дуня разливает чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару;
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..
Остап тут же, у его же седла, отвязал шелковый шнур, который
возил с
собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам в по ногам, прицепил конец веревки
к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману.
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта
проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел
к тебе! Да и в Варшаве я бы сам
собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
К пище почти равнодушен, но что эта пища, кроме воскресных и праздничных дней, так дурна, что, наконец, он с охотой принял от нее, Сони, несколько денег, чтобы
завести у
себя ежедневный чай; насчет всего же остального просил ее не беспокоиться, уверяя, что все эти заботы о нем только досаждают ему.
Вожеватов. Так отсюда мы поедем вместе; я тебя
завезу домой
к себе; там и жди меня, отдохни, усни. Мне нужно заехать по делам места в два.
Я вышел из кибитки и требовал, чтоб
отвели меня
к их начальнику. Увидя офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня
к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про
себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи владыко! чем это все кончится?» Кибитка шагом поехала за нами.
Через пять минут мы пришли
к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел
отвести меня в острог, а хозяюшку
к себе привести.
— Сию минуту пожаловали и приказали о
себе Анне Сергеевне не докладывать, а прямо
к вам
себя приказали
провести.
Тогда Самгин, пятясь, не
сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее, прижался
к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею —
себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
Все замолчали. Тогда Сомова, должно быть, поняв, что надоела, и обидясь этим, простилась и ушла
к себе в комнату, где жила Лидия. Маракуев
провел ладонью по волосам, говоря...
Когда она, стройная, в шелковом платье жемчужного цвета, шла
к нему по дорожке среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал
себя виноватым пред нею. Он ласково
провел ее в отдаленный угол сада, усадил на скамью, под густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
Это умонастроение слежалось у Клима Ивановича Самгина довольно плотно, прочно, и он
свел задачу жизни своей
к воспитанию в
себе качеств вождя, героя, человека, не зависимого от насилий действительности.
В таких воспоминаниях он
провел всю ночь, не уснув ни минуты, и вышел на вокзал в Петербурге полубольной от усталости и уже почти равнодушный
к себе.
Он замолчал, чувствуя, что сказанное двусмысленно и
отводит его, Самгина, куда-то в сторону от самого
себя. Но он тотчас же нашел выход
к себе...
Поверенный распорядился и насчет постройки дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны
возить лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при
себе.
К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал головой. Обломов не поленился, написал, что взять с
собой и что оставить дома. Мебель и прочие вещи поручено Тарантьеву
отвезти на квартиру
к куме, на Выборгскую сторону, запереть их в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы.
Она никогда бы не пустила его
к себе ради пьянства, которого терпеть не могла, но он был несчастлив, и притом, когда он становился неудобен в комнате, его без церемонии уводили на сеновал или
отводили домой.
Она прислушивалась
к обещанным им благам, читала приносимые им книги, бросалась
к старым авторитетам,
сводила их про
себя на очную ставку — но не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались
к выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с
собой Николая Васильевича, чтоб
завезти его там где-то на дачу, — доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться, а княгиню приняли.
Чем он больше старался об этом, тем сильнее,
к досаде его, проглядывало мелочное и настойчивое наблюдение за каждым ее шагом, движением и словом. Иногда он и выдержит
себя минуты на две, но любопытство мало-помалу раздражит его, и он бросит быстрый полувзгляд исподлобья — все и пропало. Он уж и не
отводит потом глаз от нее.
Тит Никоныч и Крицкая ушли. Последняя затруднялась, как ей одной идти домой. Она говорила, что не велела приехать за
собой, надеясь, что ее
проводит кто-нибудь. Она взглянула на Райского. Тит Никоныч сейчас же вызвался,
к крайнему неудовольствию бабушки.
— Да, она перемогает
себя, собирает последние силы! — шептал он,
проводив ее наконец домой, где их ждали
к обеду. — Ужо, ужо! — твердил он и ждал шести часов вечера, когда стемнеет.
В юности он приезжал не раз
к матери, в свое имение,
проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил
себе тут вечное гнездо.
Она вдруг поднялась и заторопилась. Тут как раз прибыл Матвей; я посадил ее с
собой в сани и по дороге
завез ее
к ней домой, на квартиру Столбеевой.
Анна Андреевна, лишь только обо мне доложили, бросила свое шитье и поспешно вышла встретить меня в первую свою комнату — чего прежде никогда не случалось. Она протянула мне обе руки и быстро покраснела. Молча
провела она меня
к себе, подсела опять
к своему рукоделью, меня посадила подле; но за шитье уже не принималась, а все с тем же горячим участием продолжала меня разглядывать, не говоря ни слова.
Мы проговорили весь вечер о лепажевских пистолетах, которых ни тот, ни другой из нас не видал, о черкесских шашках и о том, как они рубят, о том, как хорошо было бы
завести шайку разбойников, и под конец Ламберт перешел
к любимым своим разговорам на известную гадкую тему, и хоть я и дивился про
себя, но очень любил слушать.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно
проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про
себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут
к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает
к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с
себя машинкой сапоги,
заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков, у берега,
отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам
отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить
собою средний проход
к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не пили.
Смотритель подошел
к ним, и Нехлюдов, не дожидаясь его замечания, простился с ней и вышел, испытывая никогда прежде не испытанное чувство тихой радости, спокойствия и любви ко всем людям. Радовало и подымало Нехлюдова на неиспытанную им высоту сознание того, что никакие поступки Масловой не могут изменить его любви
к ней. Пускай она
заводит шашни с фельдшером — это ее дело: он любит ее не для
себя, а для нее и для Бога.
Хиония Алексеевна относительно своего жильца начала приходить
к тому убеждению, что он, бедняжка, глуповат и позволяет
водить себя за нос первой попавшейся на глаза девчонке.
Проводив Грушеньку, он бросился
к себе домой.
— Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, — начал, обращаясь
к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание
к несчастному, — я твою Аграфену Александровну
отвел вниз сам и передал хозяйским дочерям, и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь ты? — уговорил и успокоил, внушил, что тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться и на
себя неправильно показать, понимаешь?
— Митя,
отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся
к ней, схватил ее на руки и побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за
собою обе половинки дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на кровать и впился в ее губы поцелуем.
Купчиха Кондратьева, одна зажиточная вдова, даже так распорядилась, что в конце еще апреля
завела Лизавету
к себе, с тем чтоб ее и не выпускать до самых родов.
Свобода, свободный ум и наука
заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят
себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут
к ногам нашим и возопиют
к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся
к вам, спасите нас от
себя самих».
Да и не до того ему было: старец Зосима, почувствовавший вновь усталость и улегшийся опять в постель, вдруг,
заводя уже очи, вспомнил о нем и потребовал его
к себе.
Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с
собой. Как бы в ответ на мои мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята;
к ним-то она и несет собаку.
К своему логовищу она нас не поведет, а будет
водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина
к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи
завел у
себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Он выстроил дом по собственному плану,
завел у
себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать
себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие
к нему гостить с своими семействами и собаками.
— Да, да, — перебил меня Гагин. — Я вам говорю, она сумасшедшая и меня с ума
сведет. Но,
к счастью, она не умеет лгать — и доверяет мне. Ах, что за душа у этой девочки… но она
себя погубит, непременно.