Неточные совпадения
Г-жа Простакова.
То даром, что мой сын. Малый
острый, проворный.
Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более
острое, почти невидимое и
тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар.
А иногда же, все позабывши, перо чертило само собой, без ведома хозяина, маленькую головку с тонкими,
острыми чертами, с приподнятой легкой прядью волос, упадавшей из-под гребня длинными тонкими кудрями, молодыми обнаженными руками, как бы летевшую, — и в изумленье видел хозяин, как выходил портрет
той, с которой портрета не мог бы написать никакой живописец.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С
той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с
острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла — и что ж? медведь за ней!
Тарас уже видел
то по движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, — род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду: убил часть поля
острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу.
Грэй замер. В
то время, как другие женщины хлопотали около Бетси, он пережил ощущение
острого чужого страдания, которое не мог испытать сам.
Не без труда и не скоро он распутал тугой клубок этих чувств: тоскливое ощущение утраты чего-то очень важного,
острое недовольство собою, желание отомстить Лидии за обиду, половое любопытство к ней и рядом со всем этим напряженное желание убедить девушку в его значительности, а за всем этим явилась уверенность, что в конце концов он любит Лидию настоящей любовью, именно
той, о которой пишут стихами и прозой и в которой нет ничего мальчишеского, смешного, выдуманного.
Он усмехался, слушая наивные восторги, и опасливо смотрел через очки вниз. Спуск был извилист, крут, спускались на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда серая лента дороги изгибалась почти под прямым углом; чернобородый кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся в сторону обрыва, усеянного
острыми зубами каких-то необыкновенных камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел о
том, что сегодня Варвара разговорчива.
Ее насмешливость приобретает характер все более едкий, в ней заметно растет пристрастие к резкому подчеркиванию неустранимых противоречий, к
темам острым.
— Для серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая о
том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких
острых формулировок… Автор…
Уже не впервые он рассматривал Варвару спящей и всегда испытывал при этом чувство недоумения и зависти, особенно
острой в
те минуты, когда женщина, истомленная его ласками до слез и полуобморока, засыпала, положив голову на плечо его.
— Хорошенькое бон мо? [
Острое словцо (франц.).] То-то! Вот как действуют обстоятельства…
Голос у нее низкий, глуховатый, говорила она медленно, не
то — равнодушно, не
то — лениво. На ее статной фигуре — гладкое, модное платье пепельного цвета, обильные, темные волосы тоже модно начесаны на уши и некрасиво подчеркивают высоту лба. Да и все на лице ее подчеркнуто: брови слишком густы, темные глаза — велики и, должно быть, подрисованы, прямой
острый нос неприятно хрящеват, а маленький рот накрашен чересчур ярко.
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его
острый взгляд. Когда он, подойдя к столу, пил остывший чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди были все
те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Казалось, что чем более грубо и свирепо полиция толкает студентов,
тем длиннее становится нос и
острее все лицо этого человека.
Самгин выпил рюмку коньяка, подождал, пока прошло ощущение ожога во рту, и выпил еще. Давно уже он не испытывал столь
острого раздражения против людей, давно не чувствовал себя так одиноким. К этому чувству присоединялась тоскливая зависть, — как хорошо было бы обладать грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей
то, что думаешь о них. Сказать бы им...
Идя домой, по улицам, приятно освещенным луною, вдыхая
острый, но освежающий воздух, Самгин внутренне усмехался. Он был доволен. Он вспоминал собрания на кулебяках Анфимьевны у Хрисанфа и все, что наблюдалось им до Московского восстания, — вспоминал и видел, как резко изменились
темы споров, интересы, как открыто говорят о
том, что раньше замалчивалось.
Он сильно изменился в сравнении с
тем, каким Самгин встретил его здесь в Петрограде: лицо у него как бы обтаяло, высохло, покрылось серой паутиной мелких морщин. Можно было думать, что у него повреждена шея, — голову он держал наклоня и повернув к левому плечу, точно прислушивался к чему-то, как встревоженная птица. Но
острый блеск глаз и задорный, резкий голос напомнил Самгину Тагильского товарищем прокурора, которому поручено какое-то особенное расследование темного дела по убийству Марины Зотовой.
Но с этого дня он заболел
острой враждой к Борису, а
тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался таким же нервным, каким приехал из Москвы, так же подозрительно и сердито сверкали его темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
После
того, что сказала о Безбедове Марина, Самгин почувствовал, что его антипатия к Безбедову стала
острее, но не отталкивала его от голубятника, а как будто привлекала к нему. Это было и неприятно, и непонятно.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не
то пьяной, не
то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и
острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
«Возможен скандал», — сообразил Самгин и тоже ушел, вдруг почувствовав раздражение против лектора, находя, что его фразы пошловаты и компрометируют очень серьезные, очень веские мысли. Он, Самгин, мог бы сказать на
темы, затронутые доцентом Пыльниковым, нечто более
острое и значительное. Особенно раздражали: выпад против критицизма и неуместная, глуповатая цитата из зеленой книжки.
Считая неспособность к сильным взрывам чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти к нему, до
острого желания ударить его чем-нибудь по багровому, вспотевшему лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину чувство изумления перед
тем, что такое унизительное, дикое желание могло возникнуть у него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и
острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это повело только к
тому, что ее от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
Райский между
тем изучал портрет мужа: там видел он серые глаза,
острый, небольшой нос, иронически сжатые губы и коротко остриженные волосы, рыжеватые бакенбарды. Потом взглянул на ее роскошную фигуру, полную красоты, и мысленно рисовал
того счастливца, который мог бы, по праву сердца, велеть или не велеть этой богине.
«Какая она?» — думалось ему — и
то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая ходила, покачивая головой, как игрушечные коты, и прищуривала глаза,
то в виде жены директора, у которой были такие белые руки и
острый, пронзительный взгляд,
то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках, дочерью полицмейстера.
Мили за три от Шанхая мы увидели целый флот купеческих трехмачтовых судов, которые теснились у обоих берегов Вусуна. Я насчитал до двадцати рядов, по девяти и десяти судов в каждом ряду. В иных местах стояли на якоре американские так называемые клиппера,
то есть большие, трехмачтовые суда, с
острым носом и кормой, отличающиеся красотою и быстрым ходом.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал
тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или
острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Я трогал его длинным и, как бритва,
острым ножом
то с
той,
то с другой стороны, стал резать, и нож ушел в глубину до половины куска.
Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья после волнения, он, ребенок — его ребенок, который был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и
острым. И вдруг всё
то, что за минуту так мучало ее, что, казалось, нельзя было жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, — всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями
острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому не можете никак ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa
то, что не явились во-время.
Войдя к Лизе, он застал ее полулежащею в ее прежнем кресле, в котором ее возили, когда она еще не могла ходить. Она не тронулась к нему навстречу, но зоркий,
острый ее взгляд так и впился в него. Взгляд был несколько воспаленный, лицо бледно-желтое. Алеша изумился
тому, как она изменилась в три дня, даже похудела. Она не протянула ему руки. Он сам притронулся к ее тонким, длинным пальчикам, неподвижно лежавшим на ее платье, затем молча сел против нее.
География части побережья между Момокчи и Наиной такова: высокий горный хребет Габади тянется под
острым углом по отношению к берегу моря. По
ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки, имеющие только удэгейские названия: Яшу (на картах — Ячасу), Уяхги-Бязани, Санкэ, Капуты, Янужа и другие. Между ними следует отметить три горные вершины: Габади, Дюхане и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу Када-Буди-Дуони. На морских картах она названа горой Ожидания.
География части побережья между Мамокчи и Найна такова. Высокий горный хребет Габаци тянется под
острым углом по отношению к берегу моря. По
ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки, имеющие только удэгейские названия: Яшу (на картах — Ягасу), Уяхти-бязани, Санкэ, Капуты, Янужа и другие. Между ними можно отметить три горные вершины: Габади, Дюханю и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу Кададудидуони. На морских картах она названа горой Ожидания и помечена числом 603.
Его желтые, почти белые волосы торчали
острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками
то и дело надвигал себе на уши.
И не столько смущали Чертопханова физические несходства этогоМалек-Аделя с
тем…впрочем, их насчитывалось немного: у тогохвост и грива словно были пожиже, и уши
острей, и бабки короче, и глаза светлей — но это могло только так казаться; а смущали Чертопханова несходства, так сказать, нравственные.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни,
то достать его из сплошного майера наши собаки не были в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные носы об
острые края тростников.
Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту
того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет;
острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом.
Я не тотчас ему ответил: до
того поразила меня его наружность. Вообразите себе карлика лет пятидесяти с маленьким, смуглым и сморщенным лицом,
острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми черными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Все тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд.
Лошадь походила на
тех сказочных животных, которых рисуют дети на стенах и заборах; но старательно оттушеванные яблоки ее масти и патроны на груди всадника,
острые носки его сапогов и громадные усы не оставляли места сомнению: этот рисунок долженствовал изобразить Пантелея Еремеича верхом на Малек-Аделе.
Те же
острые черты,
тот же странный взгляд, лукавый и доверчивый, задумчивый и проницательный, и движенья
те же…
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше,
тем она становилась лучше. Наконец мы дошли до
того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под
острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить себе название Вай-Фудзина.
За год перед
тем, как во второй и, вероятно, окончательный раз, пропал из Петербурга, Рахметов сказал Кирсанову: «Дайте мне порядочное количество мази для заживления ран от
острых орудий».
На этом разговор кончился. Матушка легла спать в горнице, а меня услала в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на
острый запах конского помета и на
то, что в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз.
Ему сделалось жутко. Что-то неясное, но в высшей степени жестокое промелькнуло в его голове и
острою болью отозвалось в сердце.
Тем не менее, по мере
того как ходьба утомляла его, путаница, царившая в голове, улеглась, и он немного успокоился.
Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы
те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху,
острая вершина, и под ними и над ними высокое небо.
Те леса, что стоят на холмах, не леса:
то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо.
Те луга — не луга:
то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
— А вот это дело, дорогой тесть! На это я тебе скажу, что я давно уже вышел из
тех, которых бабы пеленают. Знаю, как сидеть на коне. Умею держать в руках и саблю
острую. Еще кое-что умею… Умею никому и ответа не давать в
том, что делаю.
Тема эта сейчас
острее, чем когда-либо, но я о ней много писал уже почти 40 лет
тому назад.
Я часто прятался от жалости, избегал
того, что могло вызвать
острое сострадание.
Острое и длительное переживание греховности ведет к подавленности, в
то время как цель религиозной жизни есть преодоление подавленности.