Неточные совпадения
Пропали люди
гордые,
С уверенной походкою,
Остались вахлаки,
Досыта не едавшие,
Несолоно хлебавшие,
Которых вместо барина
Драть будет волостной.
Прошло сто лет — и что ж
осталосьОт сильных,
гордых сих мужей,
Столь полных волею страстей?
— Боже мой, ужели она до поздней ночи
остается на этих свиданиях? Да кто, что она такое эта моя статуя, прекрасная,
гордая Вера? Она там; может быть, хохочет надо мной, вместе с ним… Кто он? Я хочу знать — кто он? — в ярости сказал он вслух. — Имя, имя! Я ей — орудие, ширма, покрышка страсти… Какой страсти!
— Видишь ли, в чем дело… да… Она после мужа
осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить будет? Самому мне говорить об этом как-то неудобно.
Гордая она, а тут еще… Одним словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь с невозмутимым «посмотри на бога!», — поняли, что им ничего другого не
остается, как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили не ради двугривенного, но
гордые сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
Судороги на лице царя заиграли чаще, но голос
остался по — прежнему спокоен. Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь отхлынула к сердцу, очи засверкали, а брови сначала заходили, а потом сдвинулись так грозно, что даже вблизи Ивана Васильевича выражение его показалось страшным. Он еще не верил ушам своим; он сомневался, точно ли царь хочет обесчестить всенародно его, Морозова,
гордого боярина, коего заслуги и древняя доблесть были давно всем известны?
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и
гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша,
оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
Мне нравилось,
оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос, с неожиданными низкими бархатными нотками… «Во всех ее движениях, в ее словах, — думал я, — есть что-то благородное (конечно, в лучшем смысле этого довольно пошлого слова), какая-то врожденная изящная умеренность…» Также привлекал меня в Олесе и некоторый ореол окружавшей ее таинственности, суеверная репутация ведьмы, жизнь в лесной чаще среди болота и в особенности — эта
гордая уверенность в свои силы, сквозившая в немногих обращенных ко мне словах.
« — Чтоб быть понятым нами. Ты,
гордый, слушай! Все равно, ты умрешь ведь… Дай же нам понять то, что ты сделал. Мы
остаемся жить, и нам полезно знать больше, чем мы знаем…
— Но мы всегда
оставались победителями, — сказал с
гордым взглядом Мюрат.
Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли
И для сынов
останется уроком.
Блажен, кто думы
гордые свои
Умел смирить пред
гордою толпою,
И кто грехов тяжелою ценою
Не покупал пурпурных уст и глаз,
Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз!
Блажен, кто не склонял чела младого,
Как бедный раб, пред идолом другого!
— Старик — ничего, старик сказал: «Оставь нас,
гордый человек!» — и уехал, и все уехали, и весь табор уехал, а Алеко один
остался.
Да, этот государь имел, без всяких стараний и поз, инстинктивный дар очаровывать людей.
Гордый Блондель
остался до конца своих дней его преданным и восторженным поклонником.
С утра они, по обыкновению, разбрелись; но Полояров
остался дома и все время запершись сидел в своей комнате. Вечером же, когда все собрались, он сам, без всякого зова и понуждения, очень спокойно вышел к ним в залу. В лице его было
гордое и несколько презрительное спокойствие незаслуженно-оскорбленного достоинства. Это лицо как будто говорило: «а все-таки вы-де дурачье, и я стою настолько высоко, что все ваши оскорбления никак до меня не достигнут».
Напрасно клялся, уверял и распинался злосчастный Шписс, напрасно хныкала барышня, —
гордая уездная предводительша
осталась непреклонною и очень сухо откланялась черненькому Шписсу.
Не с тем кинул мне деньги на пиру у гетеры
гордый коринфянин Ор, чтобы это
оставалось в тайне.
С настроением умов горыгорецкой виктории, тщательно поддерживаемым воеводою, повстанцы продолжали держать тон высоко; подобно первым двум дням своего шествия, они двигались
гордыми победителями, высылали передовых, которые оцепляли на пути встречаемые деревни, требовали встречи с хлебом и солью и подвод; но с приближением их к деревням там
оставались только старики, женщины и дети, остальные с лошадьми разбегались в соседние леса, а по проходе шаек принимались вязать отсталых, в чем помогали и женщины.
Ревниво охранявший честь своего имени,
гордый доблестью своих предков и им самим сознаваемыми своими заслугами, граф не
остался равнодушным к дошедшим до него слухам и враги его торжествовали, найдя ахиллесову пяту у этого неуязвимого, железного человека.
Разговор наш, как и всегда в наше время разговоры с крестьянами, коснулся земли, и он, описывая свою жизнь, сказал, что земли мало, что если бы не работал где пеший, где на лошади, то и кормиться бы нечем. Но рассказывает он все это с веселым, радостным и
гордым самодовольством. Повторил еще раз, что
остался один хозяином с четырнадцати лет и все один заработал.
Но когда о. Василий
оставался один, лицо его делалось серьезно и строго: наедине с мыслями своими не смел он шутить и смеяться. И глаза его смотрели сурово и с
гордым ожиданием, ибо чувствовал он, что и в эти дни покоя и надежды над жизнью его тяготеет все тот же жестокий и загадочный рок.