Неточные совпадения
«Все считает, считает… Странная цель жизни — считать», — раздраженно подумал Клим Иванович и перестал слушать сухой шорох слов Тагильского, они сыпались, точно песок. Кстати — локомотив коротко свистнул, дернул поезд, тихонько покатил его минуту, снова
остановил, среди вагонов, в грохоте, скрежете, свисте, резко пропела какой-то сигнал труба горниста, долетел отчаянный
крик...
— Узнаешь! — грозно вскричала она и выбежала из комнаты, — только я ее и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня
остановила одна мысль, и не мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что «любовник из бумажки» было в
криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к князю Николаю Ивановичу. «Там — всему ключ!» — подумал я инстинктивно.
Он был пробужден от раздумья отчаянным
криком женщины; взглянул: лошадь понесла даму, катавшуюся в шарабане, дама сама правила и не справилась, вожжи волочились по земле — лошадь была уже в двух шагах от Рахметова; он бросился на середину дороги, но лошадь уж пронеслась мимо, он не успел поймать повода, успел только схватиться за заднюю ось шарабана — и
остановил, но упал.
— Нет, так нельзя, —
остановила его Женя, — что она уйти может — это так, это верно, но неприятностей и
крику не оберешься. Ты вот что, студент, сделай. Тебе десять рублей не жаль?
Когда карета съехала со двора и пропала из моих глаз, я пришел в исступленье, бросился с крыльца и побежал догонять карету с
криком: «Маменька, воротись!» Этого никто не ожидал, и потому не вдруг могли меня
остановить; я успел перебежать через двор и выбежать на улицу...
— Как они подскочили, братцы мои, — говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за плечами, — как подскочили, как крикнут: Алла, Алла! [Наши солдаты, воюя с турками, так привыкли к этому
крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже кричат «Алла!»] так так друг на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте рассказа Гальцин
остановил его.
По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых,
крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и,
останавливая на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались — не идут ли на приступ враги?
Гомон стоял невообразимый. Неясные фигуры, брань, лихие песни, звуки гармоники и кларнета, бурленье пьяных, стук стеклянной посуды,
крики о помощи… Все это смешивалось в общий хаос, каждый звук раздавался сам по себе, и ни на одном из них нельзя было
остановить своего внимания…
Вместо того чтоб кричать: шибче! наяривай! и неистовым
криком своим приводить в ужас вселенную, нам надлежало: во-первых, как сказано выше,
остановить часы и, во-вторых, припасти для Петра Иваныча новую Эвридику.
Как однажды, когда дедушка, по привычке, лежа в зимней кибитке на пуховиках и под медвежьими одеялами раздетый, проснувшись, громко крикнул: «Малый!» — в то время как кучер и слуга для облегчения лошадей и чтобы самим размяться на морозе, шли в гору за кибиткой; как лошади испугались этого внезапного
крика, и вся тройка подхватила, даром что дело было в гору. К счастию, вожжи лежали на головашках, и дедушка, поднявшись в одной сорочке,
остановил лошадей, успевших проскакать с четверть версты.
Она хотела было встать,
остановить меня; когда же я кончил, она не на
крики мои обратила внимание: «Зачем ты здесь, зачем не уходишь!» — а на то, что мне, должно быть, очень тяжело самому было все это выговорить.
Я, конечно, поблагодарил его; эта мирная сцена была неожиданно прервана страшным нечеловеческим
криком, донесшимся из рельсовой фабрики, откуда выскочил рабочий и пробежал было мимо нас, но Рукавицын
остановил его и спросил, что случилось.
Слезши с звоницы, брат Павлусь явился взору родителей моих — и радостный
крик их
остановил глаголание дьяка.
Дутлов старик между тем избрал другой род защиты. Ему не нравился
крик сына; он,
останавливая его, говорил: «Грех, брось! Тебе говорят», а сам доказывал, что тройники не одни те, у кого три сына вместе, а и те, которые поделились. И он указал еще на Старостина.
Удалившись несколько от города, юноша остановился, долго слушал исчезающий, раздробленный голос города и величественный, единый голос моря [Le Seigneur Mele eternellement dans un fatal hymen Le chant de la nature au cri du genre humain. V. Hugo. (Господь вечно сливает в роковом супружестве песнь природы с
криком рода человеческого. В. Гюго франц.)]… Потом, как будто укрепленный этой симфониею,
остановил свой влажный взор на едва виднеющейся Александрии.
Это был наш мужик Марей. Не знаю, есть ли такое имя, но его все звали Мареем, — мужик лет пятидесяти, плотный, довольно рослый, с сильною проседью в темно-русой окладистой бороде. Я знал его, но до того никогда почти не случалось мне заговорить с ним. Он даже
остановил кобыленку, заслышав
крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг.
Востряк летел во всю прыть, и
крики детей и гувернера не
остановили, а скорее еще более подзадоривали его.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой
остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались
крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И
крики ужаса послышались в толпе.
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с
криками ура, так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было
остановить их.