Неточные совпадения
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил
полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он
оставил книги,
И
полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
— В таком случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел с год в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это
на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я человек военный, строгий, привык; по семнадцатому году поступил в
полк, у меня нрав горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма
оставлю в покое, черт с ним совсем…
На другой день все объяснилось. Ах, какая это адская интрига! И с каким коварством она пущена в ход, чтобы забрызгать грязью одного меня и выгородить все остальное!.. Утром я сидел дома, обдумывая свое положение, как ко мне приехал один из наших офицеров. Он назвал себя депутатом и от имени всех товарищей пригласил меня
оставить полк.
— Ротмистр Праскухин! — сказал генерал: — сходите пожалуйста в правый ложемент и скажите 2-му батальону М.
полка, который там
на работе, чтоб он
оставил работу, не шумя вышел оттуда и присоединился бы к своему
полку, который стоит под горой в резерве. Понимаете? Сами отведите к
полку.
— Пришлось прапорщику
оставить службу. Товарищи собрали ему кое-какие деньжонки
на выезд. Оставаться-то в городе ему было неудобно: живой укор перед глазами и ей и всему
полку. И пропал человек… самым подлым образом… Стал попрошайкой… замерз где-то
на пристани в Петербурге.
Пугачев и поехал, но пред его возвращением зять его, Прусак, бывший Зимовейской станицы казак, а ныне состоящий в Таганрогском казацком
полку, явился у нас и
на станичном сборе показал, что он с женою и Василий Кусачкин, да еще третий, по уговору Пугачева, бежали за Кубань
на Куму-реку, где он (Прусак), побыв малое время,
оставил их и возвратился
на Дон.
Ей было лет семнадцать, когда в NN стоял пехотный
полк; когда он ушел, ушла и лекарская дочь с каким-то подпоручиком; через год писала она из Киева, просила прощенья и благословения и извещала, что подпоручик женился
на ней; через год еще писала она из Кишинева, что муж ее
оставил, что она с ребенком в крайности.
При первом взгляде
на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал в нем, несмотря
на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время — певец любви, вина и славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми
полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он не
оставлял своей златострунной цевницы...
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания:
на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову
на нижнюю ступень
полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы
оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход
оставляет свой след
на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Перед походом, когда
полк, уже совсем готовый, стоял и ждал команды, впереди собралось несколько офицеров и наш молоденький полковой священник. Из фронта вызвали меня и четырех вольноопределяющихся из других батальонов; все поступили в
полк на походе.
Оставив ружья соседям, мы вышли вперед и стали около знамени; незнакомые мне товарищи были взволнованы, да и у меня сердце билось сильнее, чем всегда.
— Человек он добрый, только слаб ужасно. В одном
полку со мной служил; полковник прямо ему предложил, чтобы он по своей слабости
оставил службу. Товарищи стали обижаться, ремарку делает
на весь
полк.
В Тамбинской пустыни настоятель, прекрасный хозяин, из купцов, принял просто и спокойно Сергия и поместил его в келье Иллариона, дав сначала ему келейника, а потом, по желанию Сергия,
оставив его одного. Келья была пещера, выкопанная в горе. В ней был и похоронен Илларион. В задней пещере был похоронен Илларион, в ближней была ниша для спанья, с соломенным матрацем, столик и
полка с иконами и книгами. У двери наружной, которая запиралась, была
полка;
на эту
полку раз в день монах приносил пищу из монастыря.
Уже я начинал мечтать о щах и бараньем боке с кашей, ожидавших меня в лагере, когда пришло известие, что генерал приказал построить
на речке редут и
оставить в нем до завтра третий батальон К.
полка и взвод четырехбатарейной.
Офицерам всех шести батарей живо припомнился прошлогодний случай, когда во время маневров они, и с ними офицеры одного казачьего
полка, таким же вот образом были приглашены
на чай одним помещиком-графом, отставным военным; гостеприимный и радушный граф обласкал их, накормил, напоил и не пустил в деревню
на квартиры, а
оставил ночевать у себя.
Надо вам сказать, за несколько дней перед тем мы говорили с ним об унтер-офицере Азовского мушкетерского
полка Старичкове, который в аустерлицком деле спас
на себе знамя
полка. Умирая, он передал его своему товарищу. Эта мысль пришла ему теперь в голову, но, подумав немного, он ее
оставил.
Правда, всё в темном, в мрачном свете представлялось князю Андрею — особенно после того, как
оставили Смоленск (который по его понятиям можно и должно было защищать) 6-го августа, и после того, как отец больной должен был бежать в Москву и бросить
на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но несмотря
на то, благодаря
полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов, предмете — о своем
полку.
— Благодарю вашу светлость, — отвечал князь Андрей, — но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, — сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел
на него. — А главное, — прибавил князь Андрей, — я привык к
полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было
оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…