Неточные совпадения
Но не требовать этого, значит тоже ничего не требовать,
оскорблять женщину, ее человеческую натуру, творчество
Бога, значит прямо и грубо отказывать ей в правах на равенство с мужчиной, на что женщины справедливо жалуются.
Если бы я знал, что поцелуй мой тебя
оскорбит, то клянусь тебе
богом, что бы не дерзнул на него.
Вся проникнутая чувством долга, боязнью
оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного
бога восторженно, робко, нежно.
— Я, ей-богу, никак не ожидал, — продолжал Малевский, — в моих словах, кажется, ничего не было такого… у меня и в мыслях не было
оскорбить вас… Простите меня.
И подумайте, как осмелюсь я тогда
оскорбить, толкнуть, обмануть человека, в котором я чувствую равного себе, светлого
бога?
— Хорошо, — подтвердил Петр Михайлыч, — суди меня
бог; а я ему не прощу; сам буду писать к губернатору; он поймет чувства отца. Обидь,
оскорби он меня, я бы только посмеялся: но он тронул честь моей дочери — никогда я ему этого не прощу! — прибавил старик, ударив себя в грудь.
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть не может! дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь.
Бог его простит! Если б он видел мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не
оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»
— Вы ничего не кончили, а только способствовали, что всё провалилось. Ради
бога без каламбуров, Степан Трофимович; отворяйте. Надо принять меры; к вам еще могут прийти и вас
оскорбить…
Шмага. И не только отказался, но
оскорбил меня словесно и чуть-чуть не нанес оскорбления действием; немножко
бог помиловал. Кончено! Гришка погиб для нашего общества!
Иванов (задыхаясь). Замолчи, ради
бога! Я за себя не ручаюсь… Меня душит гнев, и я… я могу
оскорбить тебя…
— Не станем
оскорблять стенанием и плачем господа
бога нашего, ибо воля его…
«
Бог видит, что бы я теперь для вас сделала! Я знаю, что вам тяжело и грустно. Я
оскорбила вас, но вы знаете — коли любишь, долго ли помнишь обиду. А вы меня любите!
— Извольте, иду, хоть это и дикая фантазия. Только вот что: чтобы не было неприятности генералу, а от него вам? Ей-богу, я не о себе хлопочу, а об вас, ну — и об генерале. И что за фантазия идти
оскорблять женщину?
Одноглазый. Готово дело. Больше я вас не
оскорбляю. (Зловеще-весело.) Суди меня
Бог, великий король! Принимай, сырая Бастилия! (Лагранжу.) Вы, сударь, будете свидетелем. (Мольеру.) Отдайте ему распоряжения насчет имущества. (Вынимает шпагу, пробует конец.) Нет распоряжений? (Кричит негромко и протяжно.) Помолись! (Крестит воздух шпагой.)
Цыплунов. О, сохрани меня
бог оскорбить кого-нибудь!
И если бы я знал, кто мог подумать только
оскорбить тебя или хоть бы сказал что-нибудь неприятное о тебе, то, клянусь
Богом, не увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар, как и я; ни своего отца и матери, если только он еще на поре лет, и тело его было бы выброшено на съедение птицам и зверям степным.
Едина ты лишь не обидишь,
Не
оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле, —
Но
богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
— Ваше превосходительство! Я, может быть, вас
оскорбил? Действительно, такая молодая дама… и ваши лета… приятно видеть, ваше превосходительство, действительно, приятно видеть такое супружество… в цвете лет… Но не зовите людей… ради
бога, не зовите людей… люди только будут смеяться… я их знаю… То есть я не хочу этим сказать, что я знаком с одними лакеями, — у меня тоже есть лакеи, ваше превосходительство, и всё смеются… ослы! Ваше сиятельство… Я, кажется, не ошибаюсь, я говорю с князем…
Анна Петровна. Сходи с ума, но не смей
оскорблять людей! Ах… но беги же, ради
бога! (Плачет.) Сергей!
— И вовсе я не
оскорбил матроса, ваше благородие. Это вы напрасно на меня! — обидчиво проговорил он. — Я, слава
богу, сам из матросов и матроса очень даже уважаю, а не то чтобы унизить его. Меня матросы любят, вот что я вам доложу!
В стары годы на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва живут. Любят те племена леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону: лес — жилище
богов. Лес истреблять — Божество
оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
— Не проходит обеда и чая, чтобы вы не поднимали шума. Ваш хлеб останавливается у всех поперек горла… Нет ничего оскорбительнее, унизительнее, как попреки куском хлеба… Вы хоть и отец, но никто, ни
бог, ни природа не дали вам права так тяжко
оскорблять, унижать, срывать на слабых свое дурное расположение. Вы замучили, обезличили мать, сестра безнадежно забита, а я…
— Гм… Меня
оскорбили, да я же еще и сидеть должен… Удивление… Надо, господин мировой судья, по закону судить, а не умствуя. Ваша покойная маменька, Варвара Сергеевна, дай
бог ей царство небесное, таких, как Осип, сечь приказывала, а вы им поблажку даете… Что ж из этого выйдет? Вы их, шельмов, оправдаете, другой оправдает… Куда же идти тогда жаловаться?
— Так зачем же ты говоришь, что хочешь от меня бесед для своего научения? Какие научения могу дать я, дрянной скоморох, тебе, мужу, имевшему силу рассуждать о
боге и о людях в святом безмолвии пустыни? Господь меня не лишил совсем святейшего дара своего — разума, и я знаю разницу, какая есть между мною и тобою. Не
оскорбляй же меня, старик, позволь мне омыть твои ноги и почивай на моей постели.
— Ах, мой почтеннейший генерал-вахтмейстер! — отвечала баронесса. — Ради
бога говорите потише, чтобы не
оскорбить этого великого человека. Барон Фюренгоф сделал мне честь привезти его ко мне.
Она стала думать, как будет она счастлива, когда после разговора с ним сообщит Кате, что он далеко не равнодушен к ней, что он только не знал ее чувств к нему, а потому и свои чувства скрывал, боясь
оскорбить ее их малейшим проявлением, что к ней, к Талечке, он ничего не чувствует, кроме дружбы, братской привязанности, что избранница его — Катя, которую он готов хоть завтра вести к алтарю и назвать своею перед
Богом и людьми.
Человек
оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете
Бога, и что вы ненавидите свою жизнь.