Неточные совпадения
— Нет-с, уж наверно не воротился, да и не воротится, может, и совсем, — проговорила она, смотря на меня тем самым вострым и вороватым глазом и точно так же не спуская его с меня, как в то уже
описанное мною посещение, когда я лежал больной. Меня, главное, взорвало, что тут опять выступали их какие-то тайны и глупости и что эти
люди, видимо, не могли обойтись без тайн и без хитростей.
Я бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта сейчас лишь
описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого
человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко, когда заключим наш длинный рассказ о братьях Карамазовых.
— Вам покажется мудрено, — говорил сопутник мой, обращая ко мне свое слово, — чтобы
человек неслужащий и в положении, мною
описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному.
Только здесь я узнал, что обычно все
люди ходят с Тумнина на Хунгари по реке Мули. Это наиболее легкая и прямая дорога; по реке же Акур никто не ходит, потому что верховья ее совпадают с истоками Хунгари. Хотя это была кружная дорога и она в значительной степени удлиняла мой путь, но все же я выбрал именно ее, как новый и оригинальный маршрут, тогда как по Мули проходила дорога, избитая многими путешественниками и хорошо
описанная Д. Л. Ивановым.
Если читатель вообразит, что весь
описанный нами разговор шел с бесконечными паузами, не встречающимися в разговорах обыкновенных
людей, то ему станет понятно, что при этих словах сквозь густые шторы Рациборского на иезуитов взглянуло осеннее московское утро.
Все эти
люди помещались отдельно от Тыбурция, который занимал «с семейством»
описанное выше подземелье.
Слышано мною от К. Ф. Фукса, доктора и профессора медицины при Казанском университете,
человека столь же ученого, как и любезного и снисходительного. Ему обязан я многими любопытными известиями касательно эпохи и стороны, здесь
описанных.
Изо всего тогдашнего столичного общества княгиня находила для себя приятнее других только трех
человек, из которых двое жили нелюдимыми, а в третьем она очень обманывалась. Первых двух я пока еще не буду называть, а третьего отрекомендую, как лицо нам уже знакомое: это был граф Василий Александрович Функендорф, с которым Дон-Кихот Рогожин имел оригинальное столкновение,
описанное в первой части моей хроники.
Ничипоренко вел себя так, как ведут себя предприниматели,
описанные в некоторых известных повестях и в романах, но то, что
люди в повестях и романах, по воле авторов, слушают развеся уши, за то в действительной жизни сплошь и рядом называют
человека дураком и просят его выйти за двери.
На этой самой мысли застала ее старинная наша знакомая Феоктиста Саввишна, которая только ей одной известными средствами уже знала все недавно
описанное происшествие до малейших подробностей и в настоящее время пришла навестить
людей в горе.
На другой же день после
описанной в предыдущей главе сцены Катерина Архиповна, наконец, решилась послать мужа к Хозарову с тем, чтобы он первоначально осмотрел хорошенько, как молодой
человек живет, и, поразузнав стороною о его чине и состоянии, передал бы ему от нее письмо.
Все молодшие
люди подтверждали мне, что между дедушкою Ильею и «водяным дедкой» действительно существовали
описанные отношения, но только они держались вовсе не на том, что водяной Илью любил, а на том, что дедушка Илья, как настоящий, заправский мельник, знал настоящее, заправское мельницкое слово, которому водяной и все его чертенята повиновались так же беспрекословно, как ужи и жабы, жившие под скрынями и на плотине.
Со времени
описанного происшествия минуло пятнадцать лет. Я заехал в Дрезден навестить поселившееся там дружественное мне русское семейство и однажды неожиданно встретил у них слабенького, но благообразнейшего старичка, которого мне назвали бароном Андреем Васильевичем. Мы друг друга насилу узнали и заговорили про Ревель, где виделись, и про
людей, которых видели. Я спросил о Сипачеве.
К такому роду принадлежал
описанный нами молодой
человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но в душе своей носивший искры чувства, готовые при удобном случае превратиться в пламя.
Каким образом в
людях высшего разряда развивается пренебрежение к чужим правам и на место всякого закона ставится вздорный, самолюбивый произвол, это мы видели в воспитании барышни,
описанной нам «Игрушечкою».
И точно, он лучше других: ведь другие-то поступают, больше частью, как князь Н.,
описанный в «Лишнем
человеке»…
Перед Илькой стоял молодой
человек, лет двадцати пяти, красивый брюнет, в чистенькой черной паре. Это был репортер газеты «Фигаро» Андре д’Омарен. Он по службе был постоянным посетителем мест, подобных театру Бланшар. Его визитная карточка давала ему бесплатный вход во все подобные места, желающие, чтоб о их скандалах печатались репортички…Скандал,
описанный в «Фигаро», — лучшая реклама.
Резкие доказательства этому я нахожу в трех случаях
описанных Исмайловым брачных историй, из которых невозможно передать ни одной по их совершенному бесстыдству, превосходящему не только законы пристойности, но даже и самые законы вероятия. Однако, каков бы ни казался кому Исмайлов, но он
человек такой искренний, что ему надо верить, — и вот для того здесь, в самом тесном сокращении, приводится экстракт из одного наделавшего в то время шума супружеского процесса.
В то время, когда около так внезапно и неожиданно опустевшего трона происходили
описанные в предыдущих главах события, среди некоторых молодых
людей того времени, одержимых политическим безумием, шла усиленная деятельность.
Наряду с нравственной пыткой, которую за последнее время переносил Шатов, пыткой, дошедшей до своего апогея после
описанной нами последней беседы с глазу на глаз с княжной Маргаритой Дмитриевной, другой близкий Антону Михайловичу
человек также страдал и страданиям его также не виделось исхода. Этот
человек был Иван Павлович Карнеев.
Жизнь других наших московских героев, за
описанное нами время, не представляла ничего выходящего из обыденной рамки. Они жили в том же тесном кружке и делились теми же им одним понятными и дорогими интересами. Самоубийство Хрущева, конечно, достигло до дома фон Зееманов, и вся «петербургская колония», как шутя называл Андрей Павлович Кудрин себя, супругов фон Зееманов и Зарудина, искренно пожалела молодого
человека.
— Но вот
человек, который угадал в Вольдемаре из Выборга, по приметам, мною
описанным, кто он, и который откроет тебе более”.
Мы застаем его на другой день
описанных нами в предыдущих главах событий в собственных, роскошных московских хоромах, в местности, отведенной в столице исключительно для местожительства опричников, откуда, по распоряжению царя, еще в 1656 году были выселены все бояре, дворяне и приказные
люди. Местность эта заключала в себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцевым-Врагом и половину Никитской с разными слободами.
Думается, что если бы газета знала, какими
людьми и с какими целями составлялись такие «челобитные со скасками», то она наверно предпочла бы просто перепечатать «скаску», как любопытный образчик этого рода письменности, и не стала бы заверять «достоверность этого источника», явная лживость которого до того очевидна, что, несмотря на давность событий и отдаленность места
описанных происшествий, а также на полное отсутствие проверочных сведений — лживость «скаски» все-таки легко доказать из нее же самой, что мы сейчас же и попробуем сделать.
Это объяснялось возникновением при описываемых мною обстоятельствах особого промысла «присягателей»: из самого мерзкого отребья жидовских кагалов, так хорошо
описанных принявшим христианство раввином Брафманом, составлялись банды бессовестных и грубо деморализованных
людей, которые так и бродили шайками по двенадцати
человек, ища работы, то есть пытая везде: «чи нема чого присягать?»