Находясь по своим делам в Москве, этак через месяц, что ли, после
описанной истории, я получил от Иды Ивановны письмо, в котором она делала мне некоторые поручения и, между прочим, писала: «Семейные несчастия наши не прекращаются...
Неточные совпадения
Тут было действительно что-то таинственное, и его бы можно было смело признать колдуном, если бы
история, нами
описанная, принадлежала временам невежества.
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все
описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной
истории да придал устному рассказу письменную форму.
Резкие доказательства этому я нахожу в трех случаях
описанных Исмайловым брачных
историй, из которых невозможно передать ни одной по их совершенному бесстыдству, превосходящему не только законы пристойности, но даже и самые законы вероятия. Однако, каков бы ни казался кому Исмайлов, но он человек такой искренний, что ему надо верить, — и вот для того здесь, в самом тесном сокращении, приводится экстракт из одного наделавшего в то время шума супружеского процесса.
Его не удовлетворили даже изобретенные и выполненные им
описанные уже нами слободские зверства, сплошь залившие кровью страницы русской
истории, и не только наложившие вечное позорное пятно на память изверга Малюты, но и заклеймившие перед судом потомства несчастного, психически больного царя страшным именем «братоубийца».
В Москве, во время
описанных нами коронационных торжеств, произошло событие, небывалое в русской
истории, доставившее графу Разумовскому исключительное положение при императрице, положение, которое не занимал ни до него, ни после него ни один из временщиков русских.
И Екатерина Семеновна, ничего не подозревая, рассказала
историю жизни Клодины за последние дни в Петербурге, об увозе ее в Москву и
описанном в газетах смертельном прыжке молодой девушки с чердака трехэтажного дома на мостовую.
Я, конечно, не берусь определять, насколько деятели
описанной суматошной
истории повысились или понизились после того, как чрез их места проследовал владыка, и они тотчас же за его отъездом, — не знаю, с горя или с радости, — «напились до избытка», причем под эту же стать попал и скорбный посол смерти — священник, приехавший просить духовенство на погребение жены другого священника, «вчера скончавшейся»…