Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему казалось лишним, ненастоящим, всё было непонятно. Казалось — все знают, что надо жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной жизни, все не доверяют друг другу, лгут и вызывают на ложь. Было ясно общее раздражение на жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый смотрел на другого, как на
опасного врага своего, и у каждого недовольство жизнью боролось с недоверием к людям.
Выходец из Германии, даже изгнанник, как уверяет Карамзин, он явился в Москву и, как «иностранный ученый», легко снискал доступ к царю, любившему и ласкавшему «заморских гостей», и вскоре сделался не только его постоянным доктором и астрологом, но прямо необходимым человеком, играя, как и прочие, но еще более искусно, на слабой струне больной царской души: постоянно развивая в нем страх и подозрения, наушничая и клевеща на бояр и народ, дружа с опричниками, видевшими в этом «случайном басурмане» необходимого сообщника и
опасного врага.
Неточные совпадения
Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим
врагом, опутывающим человека сетью обольщений и
опасных привередничеств.
— Наша армия уже разбита, и мы — накануне революции. Не нужно быть пророком, чтоб утверждать это, — нужно побывать на фабриках, в рабочих казармах. Не завтра — послезавтра революция вспыхнет. Пользуясь выступлением рабочих, буржуазия уничтожит самодержавие, и вот отсюда начнется нечто новенькое. Если буржуазия, при помощи военщины, генералов, сумеет организоваться — пролетариат будет иметь пред собой
врага более
опасного, чем царь и окружающие его.
— Бабушка тебя боится, она говорит — чернокнижник ты, а дедушка тоже, что ты богу —
враг и людям
опасный…
Теперь, когда уровень требований значительно понизился, мы говорим: «Нам хоть бы Гизо — и то слава богу!», но тогда и Луи-Филипп, и Гизо, и Дюшатель, и Тьер — все это были как бы личные
враги (право, даже более
опасные, нежели Л. В. Дубельт), успех которых огорчал, неуспех — радовал.
Что касается истребления его семейства, то он не думает, что Шамиль поступит так легкомысленно: во-первых, чтобы не сделать его
врагом еще отчаяннее и
опаснее; а во-вторых, есть в Дагестане множество лиц очень даже влиятельных, которые отговорят его от этого.
Казнили и сжигали колдунов, казнили аристократов и жирондистов, казнили и их
врагов, потому что те, которые были во власти, считали их
опасными для людей.
И я был рад также, что Биче не поступилась ничем в ясном саду своего душевного мира, дав моему воспоминанию искреннее восхищение, какое можно сравнить с восхищением мужеством
врага, сказавшего
опасную правду перед лицом смерти.
С тех пор из уклончивых придворных они превратились в величайших, хотя и вовсе не
опасных,
врагов правительства.
Твой конь не боится
опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами
врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего».
«Не потому ли запрещаете вы женщине свободно родить детей, что боитесь, как бы не родился некто
опасный и враждебный вам? Не потому ли насилуется вами воля женщины, что страшен вам свободный сын её, не связанный с вами никакими узами? Воспитывая и обучая делу жизни своих детей, вы имеете время и право ослеплять их, но боитесь, что ничей ребёнок, растущий в стороне от надзора вашего, — вырастет непримиримым вам
врагом!»
Примчалась как-то весть,
Что к ним подходит
враг опасный,
Неумолимый и ужасный,
Что всё громам его подвластно,
Что сил его нельзя и счесть.
Уж близко роковое поле.
Кому-то пасть решит судьба?
Вдруг им послышалась стрельба;
И каждый миг всё боле, боле,
И пушки голос громовой
Раздался скоро за горой.
И вспыхнул князь, махнул рукою:
«Вперед! — воскликнул он, — за мною!»
Сказал и бросил повода.
Нет! так прекрасен никогда
Он не казался! повелитель,
Герой по взорам и речам,
Летел к
опасным он
врагам,
Летел, как ангел-истребитель;
И в этот миг, скажи, Селим,
Кто б не последовал за ним?
Марфа, не изменяясь в лице, дружелюбно подала им руку и сказала: «Видите, что князь московский уважает Борецкую: он считает ее
врагом опасным!
«Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь адамов род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули.
Не стыдно ли?»
«Попы вас обманули,
И Еву я не погубил, а спас!»
«Cпас! от кого?»
«От бога»
«
Враг опасный!»
«Он был влюблен...
Сказав, что горбун выговорил себе такую громадную сумму, мы допустили некоторую неточность, так как собственно сам граф Казимир предложил ему ее, думая громадностью цифры обеспечить согласие сообщника, который уже и без того знал много и обращение которого из друга в
врага являлось
опасным.
Врагу,
опасному для русских, надо противопоставить себя.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всею душой ненавидел его и считал своим злейшим
врагом. Он озлобленно-взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и
опасные действия против своего
врага.