Неточные совпадения
Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной
опасности, никакого неудобства.
Исторические пути человечества, исполненные противоречий, заключают в себе большие
опасности, возможности срыва вниз и отбрасывания назад, к инстинктам звериным, но их нужно мужественно
пройти, охраняя высший образ человека.
Опасность совсем не плохая вещь, человек должен
проходить через
опасности.
И вот теперь я тот, что бесстрашно
прошел мимо стольких
опасностей, подошел к самым ворогам пансиона, где я уже имею высокое звание «учня»; и я смотрю кругом и кверху.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже в то время, когда пан Уляницкий уходил в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести воды,
сходить с судками за обедом. Когда мы при случае подходили к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее уйти, как будто разговор с нами представлял для него
опасность.
Журавль с журавлихой, или журкой (так ласково называет ее народ) сидят попеременно на яйцах; свободный от сиденья
ходит кругом гнезда поодаль, кушает и караулит; громкий его крик возвещает приближение какой-нибудь
опасности, и сидящий на яйцах сейчас бросает их, отбегает, согнувшись, в сторону и начинает звать своего дружку, который немедленно к нему присоединяется; они вместе уходят от гнезда дальше или улетают.
— Едва только приближается охотник или
проходит мимо места, занимаемого болотными куликами, как один или двое из них вылетают навстречу
опасности, иногда за полверсты и более.
Самец разделяет все труды и попечения с самкою; он настоящий отец своим детям; сидит на яйцах, когда
сходит самка, и, летая кругом, отгоняет всякую
опасность, когда мать сидит на гнезде.
Час спустя, уже в четвертом часу, князь
сошел в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной
опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Сидевшие на лавочке рабочие знали, что
опасность грозит именно с этой лестницы, но узнали Луку Назарыча только тогда, когда он уже
прошел мимо них и завернул за угол формовочной.
Опасность миновала, все ужасы этой ночи
прошли без следа, и им обоим весело и легко было идти по белой дороге, ярко освещенной луной, между темными кустарниками, от которых уже тянуло утренней сыростью и сладким запахом освеженного листа.
Он действительно бы был героем, ежели бы из П. попал прямо на бастионы, а теперь еще много ему надо было
пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком в труде и
опасности, каким мы привыкли видеть русского офицера. Но энтузиазм уже трудно бы было воскресить в нем.
С удивительным наслаждением Калугин почувствовал себя дома, вне
опасности, и, надев ночную рубашку, лежа в постели уж рассказал Гальцину подробности дела, передавая их весьма естественно, — с той точки зрения, с которой подробности эти доказывали, что он, Калугин, весьма дельный и храбрый офицер, на что, мне кажется, излишне бы было намекать, потому что это все знали и не имели никакого права и повода сомневаться, исключая, может быть, покойника ротмистра Праскухина, который, несмотря на то, что, бывало, считал за счастие
ходить под руку с Калугиным, вчера только по секрету рассказывал одному приятелю, что Калугин очень хороший человек, но, между нами будь сказано, ужасно не любит
ходить на бастионы.
Он встал с места и начал
ходить, видно было, что он весь находился под влиянием приятного чувства человека, вышедшего из
опасности.
Затем, что когда предвидишь
опасность, препятствие, беду, так легче бороться с ней или перенести ее: ни с ума не
сойдешь, ни умрешь; а когда придет радость, так не будешь скакать и опрокидывать бюстов — ясно ли?
Рассказывали, например, про декабриста Л—на, что он всю жизнь нарочно искал
опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что; в Сибири с одним ножом
ходил на медведя, любил встречаться в сибирских лесах с беглыми каторжниками, которые, замечу мимоходом, страшнее медведя.
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не
ходил, к себе гостей не принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой
опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
Прошла опасность помешательства в уме, но наступила другая
опасность: истощение сил телесных.
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его
прошел вместе с
опасностью, он тотчас же смекнул, что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это, как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
Барка повернулась к бойцу боком и
прошла около него всего на расстоянии каких-нибудь шести четвертей, можно рукой достать, но ведь это всего одно мгновение, и не хочется верить, что
опасность промелькнула, как сон, и так же быстро теперь бежит от нас, как давеча бежала навстречу.
Но вот барка быстро повернула нос от бойца и вежливо
проходит мимо него одним бортом;
опасность так же быстро минует, как приходит, и не хочется верить, что кругом опять зеленые берега и барка плывет в совершенной безопасности.
Ну вот точно такое же чувство заставляет и меня вдаваться во всякую
опасность; а сверх того: смешаться с толпою своих неприятелей,
ходить вместе с ними, подслушивать их разговоры, услышать, может быть, имя свое, произносимое то с похвалою, то осыпаемое проклятиями…
Запоздалый грузовик
прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает
опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Проходило лето; доктор давно говорил Мане, что она совершенно здорова и без всякой для себя
опасности может уехать домой. Маня не торопилась. Она отмалчивалась и все чего-то боялась, но, наконец, в половине сентября вдруг сама сказала сестре, что она хочет оставить больницу.
Но вот уже разошлись по Иерусалиму верующие и скрылись в домах, за стенами, и загадочны стали лица встречных. Погасло ликование. И уже смутные слухи об
опасности поползли в какие-то щели, пробовал сумрачный Петр подаренный ему Иудою меч. И все печальнее и строже становилось лицо учителя. Так быстро пробегало время и неумолимо приближало страшный день предательства. Вот
прошла и последняя вечеря, полная печали и смутного страха, и уже прозвучали неясные слова Иисуса о ком-то, кто предаст его.
Не столько велика
опасность, что задохнешься в смраде этой одуряющей атмосферы, сколько страшно то, что привыкнешь к этому смраду и будешь, как и другие,
ходить целый век одуренным.
Живешь телесной жизнью, работаешь в ней, — но как только являются препятствия в этой телесной жизни, перенесись из жизни телесной в жизнь духовную. А духовная жизнь всегда свободна. Это как крылья у птицы. Птица
ходит на ногах. Но вот препятствие или
опасность — и птица верит в свои крылья, развертывает их и летит.
Я был мичманом на пароходе, на котором Корнев во время войны, когда неприятельский флот был уже в Черном море,
ходил на разведки, ежеминутно подвергаясь
опасности попасться в руки неприятеля…
И он, еще совсем неопытный моряк, преувеличивающий
опасность, решил непременно как-нибудь самому
сходить на рею и как-то невольно проникался еще большей любовью и большим уважением к матросам.
«Коршун» быстро
прошел Английский канал, обыкновенно кишащий судами и замечательно освещенный с обеих сторон маяками, так что плавать по Английскому каналу ночью совершенно безопасно. Едешь словно по широкому проспекту, освещенному роскошными и яркими огнями маяков. Только что скроются огни одних, как уже открываются то постоянно светящиеся, то перемежающиеся огни других. Так от маяка до маяка и идет судно, вполне обеспеченное от
опасности попасть на отмели, которыми усеяны берега Англии и Франции.
Поглядеть на него в косной аль потом в караване, поверить нельзя, чтоб этот сумрачный, грозный купчина был тот самый Марко Данилыч, что, до́ свету вплоть, в одних чулках
проходил по горнице, отирая слезы при одной мысли об
опасности нежно любимой Дуни.
Бакланий мыс вполне оправдывает свое название. Этих птиц здесь очень много. От их помета белела вся скала, точно ее вымазали известью. Грузные черно-серые гагары и длинношеие с синеватым металлическим отливом морские бакланы сидели по карнизам всюду, где можно было поставить ноги. Они были настороже и, подавшись вперед, готовы были слететь при первом намеке на
опасность. Когда мы поровнялись со скалой, бакланы сидели, но когда лодка
прошла мимо, они вдруг все разом ринулись вниз и полетели в море.
Вторая ночь тоже
прошла спокойно. Тигр
ходил вокруг логовища и около мертвой собаки. Он чуял
опасность и не хотел рисковать своей жизнью, но я решил стоять здесь хоть неделю и ждать, когда голод сделает его менее терпеливым и менее осторожным. Однако тигр оказался умнее, чем я думал. Весь день мы просидели в палатке. Каждый использовал случайную дневку по-своему: стрелки починяли одежду, налаживали собачью упряжь, исправляли нарты. К вечеру я оделся и вышел из палатки.
На этот раз Благочестивый Устин предостерегал «желающую выехать», чтоб она не выезжала, пока
пройдет опасность, о которой Благочестивый Устин обещался заблаговременно известить, а в другом… в другом он философствовал о браке и отвечал на выставленный Висленевым вопрос о том, как смотрят на брак в высших мирах.
— Ну, как же, — рассказывай ты: «нимало». Врешь, друг мой, лестно и очень лестно, а ты трусишь на Гибралтары-то
ходить, тебе бы что полегче, вот в чем дело! Приступить к ней не умеешь и боишься, а не то что нимало не лестно. Вот она на бале-то скоро будет у губернатора: ты у нее хоть цветочек, хоть бантик, хоть какой-нибудь трофейчик выпроси, да покажи мне, и я тогда поверю, что ты не трус, и даже скажу, что ты мальчик не без
опасности для нежного пола.
Прошло, вероятно, не менее часа. Мои ноги затекли от сидения на корточках, и я начала уже раскаиваться, что напрасно беспокоилась, — княжне, очевидно, не грозила никакая
опасность, — как вдруг легкий шелест привлек мое внимание. Я приподнялась с пола и замерла от ужаса: прямо против меня в противоположных дверях стояла невысокая фигура вся в белом.
— Да, дурья голова, пойми ты! Медаль дается, когда человека спасают с
опасностью жизни. А ты что, — версту лишнюю
прошел, и за это требуешь медали!
Она продала свое имение, все ценное обратила в деньги и отдала все своему кумиру «на дорогу». Он обещал ей вернуться, когда
пройдет опасность, а теперь писать…
Письмо было написано в неосторожных выражениях в минуты безмятежного спокойствия, в чаду от блаженства, его ожидавшего. О Волке, которого он почитал своим врагом,
ходили слухи, что он убежал в Царство Польское, знали, что окна в доме его заколочены наглухо, на дворе ни живой души; с других сторон не ожидалось
опасности.
Кстати могу сообщить из полученного сегодня одним из моих знакомых москвичей письма из Иркутска, что от него до станции «Маньчжурия» начали
ходить, ввиду
опасности от хунхузов, блиндированные поезда, Статских людей пускают с трудом. В Иркутске сидят восемь газетных корреспондентов, среди которых несколько от московских газет.
Правительница Анна Леопольдовна, ее супруг и сановники предчувствовали угрожавшую им
опасность, но у них не хватало смелости принять действительные и зрело обдуманные меры для своей защиты. До них доходили жалобы недовольных, которые их смущали, точно так же, как безмолвие, с каким встречали их войска, когда они
проходили мимо них.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь
прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только по тому, чтò он слышал, что государь говорил об
опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
Наташа рассказала, что первое время была
опасность от горячечного состояния и страдания, но у Троицы это
прошло, и доктор боялся одного — Антонова огня.
В начале июля в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России
ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в
опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.