Это заключение, точно, было никак неожиданно и во всех отношениях необыкновенно. Приятная дама, услышав это, так и
окаменела на месте, побледнела, побледнела как смерть и, точно, перетревожилась не на шутку.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто
окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Он хотел плюнуть с обрыва — и вдруг
окаменел на месте. Против его воли, вопреки ярости, презрению, в воображении — тихо поднимался со дна пропасти и вставал перед ним образ Веры, в такой обольстительной красоте, в какой он не видал ее никогда!
Неточные совпадения
Марк точно выпрыгнул из засады
на это самое
место, где был Тушин, и, оглядываясь с изумлением вокруг, заметил его и
окаменел.
И при этом он делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза, в страстных
местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую руку от струн, вдруг
на секунду
окаменевал и вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Приживалки всплеснули руками и
окаменели на своих
местах.
Генеральша взвизгнула и в отчаянии смотрела
на Фому Фомича, протянув к нему руки. Девица Перепелицына бросилась ее поддерживать. Приживалки
окаменели на своих
местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.
Проводив его глазами, Егорушка обнял колени руками и склонил голову… Горячие лучи жгли ему затылок, шею и спину. Заунывная песня то замирала, то опять проносилась в стоячем, душном воздухе, ручей монотонно журчал, лошади жевали, а время тянулось бесконечно, точно и оно застыло и остановилось. Казалось, что с утра прошло уже сто лет… Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы,
окаменели бы и остались навеки
на одном
месте?
Все утихло: каждый из плясунов, подняв в эту минуту одну ногу, как будто прирос
на другой к своему
месту; те из них, которые подпрыгнули вверх, так и остались
на воздухе; отворенные рты не успели сомкнуться, поднятые в пляске руки и вздернутые вверх плеча и головы не успели опуститься; грабли жида
на цымбалах и смычки чертенят
на гудках словно
окаменели у струн.
— Фрейл… — могла только выговорить мать. Руки ее опустились, луковица покатилась из них
на пол, ножик выпал
на скамейку. Хозяин, сделав пол-оборота головой, будто
окаменел в этом положении. Густав побледнел, спустил дитя с колена и стал
на одном
месте в нерешимости, что ему делать; увидев же, что Луиза колебалась идти в комнату и сделала уже несколько шагов назад, он схватил свою шляпу, бросился к двери и сказал дрожащим голосом...