Неточные совпадения
Я — тот самый
хан Намык,
Что здесь властвовать привык!
Все, от мала до велика,
Знают грозного Намыка!
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Не он ли наущеньям
ханаИ цареградского салтана
Был глух?
Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению.
Чжунтайза и Госхондза [Гао-янь-хан-цзы — проход между высокими пиками.], обрывающаяся в реке утесами Синдафу и Гсанза.
Потупя неги полный взор,
Прелестные, полунагие,
Вкруг
хана девы молодые
В заботе нежной и немой
Теснятся резвою толпой…
Уж волны дымные текут
В ее серебряные чаны
И брызжут хладные фонтаны;
Разостлан роскоши ковер,
На нем усталый
хан ложится,
Прозрачный пар над ним клубится.
…В чертоги входит
хан младой,
За ним отшельниц милых рой,
Одна снимает шлем крылатый,
Другая — кованые латы,
Та меч берет, та — пыльный щит.
Насколько это верно, не знаю, но
ханов, султанов и оглы записал я немало.
Мне представилось, что я царь, шах,
хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто седящее во власти на престоле.
Во время присоединения Кавказа владетель Баку Гуссейн-хан объявил Цицианову, что он сдает город без боя; но, когда Цицианов с двумя ординарцами приблизился к городу, он был предательски убит.], свидетель его коварного убийства, человек поля, боя и нужды!
— Подвохом-с. Я ведь из Пензы бежал с татарвою Чепкуна Емгурчеева и лет пять подряд жил в емгурчеевской орде, и тут съезжались к нему на радости все князья, и уланы, и ших-збды, и мало-збды, и бывал
хан Джангар и Бакшей Отучев.
Все точно так и вышло, как мне желалось:
хан Джангар трубку палит, а на него из чищобы гонит еще татарчонок, и уже этот не на такой кобылице, какую Чепкун с мировой у Башкея взял, а караковый жеребенок, какого и описать нельзя.
— Да-с, в этой степи две; а потом у другого
хана, у Агашимолы, кой меня угонил от Отучева, мне еще две дали.
А
хан Джангар видит, что на всех от нее зорость пришла и господа на нее как оглашенные цену наполняют, кивнул чумазому татарчонку, а тот как прыг на нее, на лебедушку, да и ну ее гонить, — сидит, знаете, по-своему, по-татарски, коленками ее ежит, а она под ним окрыляется и точно птица летит и не всколыхнет, а как он ей к холочке принагнется да на нее гикнет, так она так вместе с песком в один вихорь и воскурится.
— Нешто ты, — говорит, — его не знаешь: это
хан Джангар.
— Нет-с, они никогда за это друг на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только
хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал… «Эх, говорит, Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, говорит, было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой будет снимать».
— Отчего же, — отвечает, — азиаты народ рассудительный и степенный: они рассудят, что зачем напрасно имение терять, и
хану Джангару дадут, сколько он просит, а кому коня взять, с общего согласия наперепор пустят.
Эту его привычку знавши, все уже так этого последыша от него и ожидают, и вот оно так и теперь вышло: все думали,
хан ноне уедет, и он, точно, ночью уедет, а теперь ишь какую кобылицу вывел…
Я эти слова слушаю, а сам смотрю, что в то самое время один татарчонок пригонил перед этого
хана небольшую белую кобылку и что-то залопотал; а тот встал, взял кнут на длинном кнутовище и стал прямо против кобылицыной головы и кнут ей ко лбу вытянул и стоит.
Господа взъерепенились, еще больше сулят, а сухой
хан Джангар сидит да губы цмокает, а от Суры с другой стороны еще всадник-татарчище гонит на гривастом коне, на игренем, и этот опять весь худой, желтый, в чем кости держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул с коня и как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит...
—
Хан Джангар, — говорит, — первый степной коневод, его табуны ходят от самой Волги до самого Урала во все Рынь-пески, и сам он, этот
хан Джангар, в степи все равно что царь.
Кричит: «Что, говорит, по-пустому карман терять нечего, клади кто хочет деньги за руки, сколько
хан просит, и давай со мною пороться, кому конь достанется?»
Господам, разумеется, это не пристало, и они от этого сейчас в сторону; да и где им с этим татарином сечься, он бы, поганый, их всех перебил. А у моего ремонтера тогда уже и денег-то не очень густо было, потому он в Пензе опять в карты проигрался, а лошадь ему, я вижу, хочется. Вот я его сзади дернул за рукав, да и говорю: так и так, мол, лишнего сулить не надо, а что
хан требует, то дайте, а я с Савакиреем сяду потягаться на мировую. Он было не хотел, но я упросил, говорю...
— Это, — говорит, — дело зависит от очень большого хана-Джангарова понятия.
Чепкун крикнул: «Слушай меня,
хан Джангар: я домой приеду, я к тебе свою дочь пригоню», — и Бакшей тоже дочь сулит, а больше опять друг друга нечем пересилить.
Я замолчал и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже отступилися от нее и только глядят, а те два татарина друг дружку отпихивают и всё
хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу держатся и все трясутся да кричат; один кричит...
И сам
хан Джангар встал с кошмы и похаживает, а сам губами шлепает и тоже говорит...
— Нет, — говорит, — не кончено, ты смотри, — говорит, — как
хан Джангар трубку жжет. Видишь, палит: это он непременно еще про себя что-нибудь думает, самое азиатское.
— Нет, она, — отвечает, — под нами, но только нам ее никак достать нельзя, потому что там до самого Каспия либо солончаки, либо одна трава да птицы по поднебесью вьются, и чиновнику там совсем взять нечего, вот по этой причине, — говорит, —
хан Джангар там и царюет, и у него там, в Рынь-песках, говорят, есть свои шихи, и ших-зады, и мало-зады, и мамы, и азии, и дербыши, и уланы, и он их всех, как ему надо, наказывает, а они тому рады повиноваться.
— Что, мол еще за
хан Джангар?
По чувствуемой мысли дуэта можно было понять, что тщетно злым и настойчивым басом укорял хитрый
хан Амалат-Бека, называл его изменников, трусом, грозил кораном; Амалат-Бек, тенор, с ужасом отрицался от того, что ему советовал
хан, и умолял не возлагать на него подобной миссии.
— Все оттуда! там всему начало положено, там-с! Отыскивая для мятежных
ханов невест, не много наживешь! Черта с два — наживешь тут! Там все, и связи мои все там начались! Я теперь у всех золотопромышленников по всем делам поверенным состою: женам шляпки покупаю, мужьям — прически. Сочтите, сколько я за это одного жалованья получаю? А рябчики сибирские? а нельма? — это не в счет! Мне намеднись купец Трапезников мамонтов зуб из Иркутска в подарок прислал — хотите, покажу?
— Рекомендую! — пригласил нас Балалайкин, — вот эта икра презентована мне Вьюшиным за поздравление его с днем ангела, а этот балык прислан прямо из Кокана бывшим мятежным
ханом Наср-Эддином за то, что я подыскал ему невесту. Хотите, я прочту вам его рескрипт?
— Que voulez-vous, mon cher! [Что вы хотите, дорогой мой!] Эти
ханы… нет в мире существ неблагодарнее их! Впрочем, он мне еще пару шакалов прислал, да черта ли в них! Позабавился несколько дней, поездил на них по Невскому, да и отдал Росту в зоологический сад. Главное дело, завывают как-то — ну, и кучера искусали. И представьте себе, кроме бифштексов, ничего не едят, канальи! И непременно, чтоб из кухмистерской Завитаева — извольте-ка отсюда на Пески три раза в день посылать!
— Да, господа, немало-таки было у меня возни с этим
ханом! — сказал Балалайкин, — трех невест в течение двух месяцев ему переслал — и все мало! Теперь четвертую подыскиваю!
У кого была какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он слова про царя говорил, будто
хана или короля подымает.
Тревожимые в своих деревянных крепостях
ханом Кучумом, они решились двинуться за Каменный Пояс и сами напасть на неприятельскую землю.
И будешь ты, царь всея Руси, в ноги кланяться
хану и, стоя на коленях, стремя его целовать!
Ты хвалился замутить государство, призвать крымского
хана и литовского короля Жигимонта и многие другие беды и тесноты на Руси учинить.
— Слушай! — произнес он, глядя на князя, — я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово и прощения моего назад не возьму. Только знай, что, если будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Ты же тогда, ведая за собою свою неправду, не захоти уходить в Литву или к
хану, как иные чинят, а дай мне теперь же клятву, что, где бы ты ни был, ты везде будешь ожидать наказания, какое захочу положить на тебя.
— Не сама!
Хан пришла завтра; теперь пришла ширинский князь Шихмат!
А разве вот что скажу: пока ты с своею опричниной в машкерах пляшешь, к заутрени звонишь да кровью упиваешься, наступит на тебя с заката Жигимонт, напрут с полуночи немцы да чудь, а с полудня и с восхода подымется
хан.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на
хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
— Чебузга! — отвечал Перстень. — Это у них, почитай, что у нас рожок или жалейка. Должно быть, башкирцы. Ведь тут разный сброд с
ханом, и казанцы, и астраханцы, и всякая ногайская погань. Слышь, вот опять наигрывать стали!
Между тем много бедствий обрушилось на нашу родину. Голод и мор опустошали города и селения. Несколько раз
хан вторгался в наши пределы, и в один из своих набегов он сжег все посады под Москвою и большую часть самого города. Шведы нападали на нас с севера; Стефан Баторий, избранный сеймом после Жигимонта, возобновил литовскую войну и, несмотря на мужество наших войск, одолел нас своим умением и отнял все наши западные владения.
— «Любезный
хан, я очень рад!